В коридоре подхватила свои сапожки, разбросанные на полу еще с вечера, и лихорадочно стала крутить дверные задвижки. Одну, другую, вправо, влево – никак!
– Помочь? – образовалась у плеча дама.
– Алла, да отпусти ты ее! – снова возник из глубины квартиры мужчина. – Подумаешь, с кем не бывает! Ну, вырос наш сынок, захотелось сладенького... Весна! Гормоны играют.
– Короче, – одетый в свитер и пиджак Алик, в нахлобученной на макушку шапке-ушанке, отодвинул мать, обнял за плечи Валюту, – мы уходим вместе.
– Позвольте спросить – куда? – смерила его насмешливым взглядом мать. – На вокзал?
– В общежитие, – гордо ответил сын.
– Ах, так девушка из общежития? Какое ПТУ? Швейное? Малярное? Кулинарное?
– Технологическое, – в тон ей машинально повторил Алик. И тут же поправился: – Институт. Пятый курс.
– Понятно, – по-змеиному улыбнулась дама. – Распределение на носу. Уезжать из Ленинграда не хочется. А тут такой вариант! С квартирой, с машиной! Умница, девочка! Хотя, извините, вы, конечно, давно не девочка. А ты – идиот! – повернулась она к сыну. – Она тебя еще не обрадовала, что беременна?
На этот раз защелка поддалась сразу, Валюта босиком выскочила на площадку, спустилась до двери парадной и только тут остановилась – обуться. Алик оказался рядом через минуту:
– Пошли!
– Уйди! – сквозь слезы крикнула девушка. – Уйди! И никогда больше не приходи!
И рванула в темноту, в какие-то проходные дворы, через какие-то подворотни, подальше от фонарей, от людей, от всей ленинградской постылой жизни.
Ночь была длинной и холодной. Валя заходила в подъезды, грелась на грязных батареях, снова оказывалась на улице, брела вдоль каких-то речек, переходила мосты и мостики. А когда вдруг оказалась перед освещенным входом в метро и узнала станцию «Площадь мира», поняла, что уже утро. Вошла в полупустой вестибюль, нашарила в кармане пятачок, села в пустой вагон. До общежития она добралась только часа через два, когда ее, отогревшуюся и задремавшую в вагоне метро, разбудила какая-то старушка, закричавшая прямо в ухо, что молодежь специально прикидывается спящей, чтобы место не уступать.
Первым, кого она встретила у входа в общагу, когда наконец дотелепалась до дверей, был... Алик.
Замерзший, с багровым носом и синими губами, он кинулся ей навстречу и стал трясти ее закостеневшее тело:
– Где ты была? Я тут всю ночь... дурочка! Я тебя люблю!
Он прижался к ней щекой, и по Валиному лицу покатились его слезы. Соленые, горячие, выжигающие на ее холодных висках щипучие больные бороздки.
В комнате не было ни души – видно, девчонки ушли на занятия. Не раздеваясь. Валюта с Аликом присели на ее кровать, обнялись...
Что случилось дальше, ни он, ни она не поняли. Это было какое-то сумасшествие. Взрыв. Землетрясение. Цунами.
Поцелуи, слезы, путаные движения и оборванные на полувздохе слова...
Алик входил в нее сильно, даже больно, будто вкладывал в движения все страдания и всю силу, и она, чуть ли не плача от этой сладкой ненасытной муки, подавалась навстречу, прижимая к себе его бедра, чтоб еще больше обострить и усилить то, что доставало до самого горла, вырываясь из губ даже не стоном, а почти криком, почти рычанием, уже не человеческим – животным.
Последний мощный толчок, прикушенный восторг Алика и вдруг – жемчужный туман вокруг, переливы радуг в глазах и мгновенный огненный смерч. Все. Пьянящая невесомость, острое ощущение невероятного счастья, парение и долгий, стремительный, захватывающий дух и дыхание полет.
Возвратившись, Валюша обнаружила, что не чувствует ни рук, ни ног, ни тела. То есть она почти видела все это сквозь ресницы, но даже пошевелить пальцем не могла. Да и не хотела.
За то, что она испытала только что, можно было влегкую отдать все – и руки, и ноги, и голову, и весь Ленинград со всеми его мостами и музеями...
Но даже поразмыслить об этом чудесном событии Валюша не успела. Лишь попыталась улыбнуться: «Милый» – и тут же заснула, даже не поняв, что и любимый тоже уже спит.
В этот же день Алик перебрался к другу, заглянув домой единожды, когда родители отсутствовали, за вещами и учебниками. Валюта продолжала жить в общежитии, дожидаясь назначенного районным ЗАГСом дня бракосочетания. На «подумать» им отвели полтора месяца, как раз до тридцатого апреля.
– Тихонько распишемся и махнем ко мне в Карежму, – мечтала Валюта, угнездившись на плече любимого. – Как раз целая неделя выходных, и дипломы уже сдадим.
– А жить первое время на даче будем, – вторил Алик. – Лето ведь уже почти. Тепло. Потом на работу пойду, комнату снимем.
В их счастливых планах все выстраивалось ладно и радужно. Общается ли будущий муж с родственниками, Валюта не знала. И не хотела. Лишь однажды, уже почти перед регистрацией, она попросила Алексея:
– Ты все-таки сообщи родителям. Они против, это понятно, но знать должны.
– И так знают, – отозвался жених. – Приезжали ко мне в универ, вернуться просили. Говорят, раз уж такая любовь, живите дома.
– А ты? – обмерла Валюта от нехорошего предчувствия.
– Что я? Сказал, не вернусь. Сами проживем. Они денег на свадьбу предлагали, я не взял.
– Правильно, – одобрила Валюта. – Решили сами, значит, сами. А в ЗАГС придут?
– Я у тебя умный, – потерся об ее щеку Алик. – Сказал, что регистрация в два часа.
– Так у нас же в десять...
– Вот именно! А в два часа мы уже в поезде сидеть будем! Пусть приходят!
Все бы хорошо, только вот теперь, когда Алик ушел из дому, Валюшиных денег на них двоих катастрофически не хватало!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107