Он только что проснулся и теперь, зябко кутаясь в обрывок мешковины, щурился на утреннюю зарю. По небу словно разлили густой малиновый сироп, в котором молочными хлопьями плавали облака. На западе в синей дымке тлела последняя звезда. А под небесами вздымались, топорщились и сталкивались друг с другом аспидно-черные базальтовые глыбы. Такая же неживая, каменная и сводящая с ума чернота заменяла землю.
Старику было не привыкать. К тому же ему дозволялось иногда покидать свой дом, чтобы взглянуть на истинный Эртинойс. Но он был так немощен, что едва хватало сил добрести до выхода. Так что большей частью старик продолжал сидеть под деревом и, закрыв глаза, смотреть чужие сны; здесь, в тени священного древа, это давалось легко. Все равно что протянуть руку и коснуться холодного ствола. Или обратиться с молитвой к Богу Сумерек, Всевеликому Санаулу.
Из-за лиловой кромки неба выкатился шарик солнца – раскрасневшийся после сна – и поплыл по сини, отмывая румянец и набираясь золотого сока. В расселинах Сумеречного хребта собирался туман, сползал все ниже и ниже, оставляя влажные следы на камнях. Медленно, неохотно просыпались горы, и старик слышал эхо бьющихся сердец и чувствовал отголоски жизни – как будто по лицу прыгали солнечные зайчики…
Он закрыл глаза.
«Ты слышишь меня, Сумеречный Отец? Знаю, что слышишь. Но молчишь. Ты ведь Бог и должен понимать, чего я хочу, ведь так? Ну так отчего же ты не даешь мне просимое? Ведь это так… просто для тебя. Дай мне силу – или дай уйти, покинуть и Сад и Эртинойс. Я слишком стар и слаб. Все, на что меня хватает, – это мелкие пакости вроде кошмарных снов. Да еще твои неудавшиеся дети по-прежнему послушны моей воле. И тварь в придачу, но она тоже стара и слаба. Что я смогу сделать, когда сокровищу будет угрожать опасность?
Молчишь. Что ж, я понимаю. Ты не можешь ничего изменить, кроме того, что позволено. Но ты хотя бы мог ответить мне, дать знак, что ты по-прежнему меня слышишь и что я, как и раньше, твое возлюбленное дитя…»
По коричневым, изрезанным морщинами щекам потекли слезы, но старик не хотел – да и не мог их удерживать.
Что еще остается, когда нет больше ни сил, ни былого могущества? Правильно, только печаль и унылое ожидание конца, которого, судя по всему, не будет до тех пор, пока плывет в холодной пустоте вечности сам Эртинойс.
Он потер кулаком глаза… Впору самому оборвать собственное жалкое существование, но – он не смел.
«Я ненавижу тебя, Отец. Неужели, даже зная это, ты ничего не скажешь?»
За спиной раздался тихий хруст, словно лопнула кожура переспелой дыни, в затылок повеяло холодком.
Старик не стал оборачиваться, он знал, что увидит.
«Враги могут прийти сюда. А ты, ты… по-прежнему хранишь молчание… Проклятье! Законы Эртинойса – это жалкая отговорка для того, кто всегда их презирал».
Он сидел под священным древом и щурился на расстилающуюся покуда хватало взгляда черную долину. Над ней веселой синевой плескалось небо, и мохнатый клубок солнца перекатывался с боку на бок, забираясь все выше и выше.
«Но что ты будешь делать, Отец, если твой народ останется без сокровища?..»
Глава 1
БЕГЛЕЦ
Лан-Ар, с трудом переводя дыхание, прислонился к стене. Мысли бестолково прыгали, метались под стенками черепа и сплетались в цветистый клубок – не разобрать, что где. Лан-Ар только стиснул зубы. Ему хотелось плакать от собственного бессилия изменить происшедшее, а затем пасть ниц перед Настоятелем Храма и молить о пощаде.
– Но я же ничего не сделал? – Ийлур не заметил, как произнес это вслух.
«Зачем же тогда убежал?!!» – сдержанно поинтересовался воображаемый Настоятель.
Лан-Ар зажмурился так крепко, что выступили слезы. Ой, какой дурак, иного и не скажешь! Зачем улизнул из Храма, когда надо было поспешить к Верховному и рассказать обо всем, что видел?
«Но уже поздно, поздно… Они точно думают, что это моих рук дело! Потому что невиновные не бегут, это точно».
Ну а теперь? По закону, когда раб убивает хозяина, его надлежит расчленить заживо и сжечь, дабы другим было неповадно. Наверное, именно поэтому Лан-Ар, увидев обнаженное тело хозяина на полу кельи, испугался. Ему тогда показалось, что никто не поверит презренному рабу и вся тяжесть вины сразу ляжет на него… Неслыханная глупость, рожденная страхом за собственную шкуру. А расплата за нее будет такой, что согласишься скорее спрятаться в Шейнировом царстве тьмы, если только ты не полный дурак и не убежденный мученик.
Ийлур потер слезящиеся глаза. Перед мысленным взором все еще стояла картина, увиденная на рассвете. Хозяин требовал, чтобы каждый день ранним утром Лан-Ар приносил в келью свежий чай. Лан-Ар, который спал там же на полу, отлучился за чашкой и чайником, задержался, чтобы натаскать воды. А когда вернулся, то…
Хозяин лежал на циновке посреди кельи. Совершенно голый, хотя за час до этого он был в рясе, как и положено посвященному. Голова ийлура была запрокинута назад, и как раз под подбородком словно открылся второй рот. Аккуратный черный провал, весь в сгустках крови, и по циновке тоже расплылось темное вязкое пятно. В кулаке хозяин сжимал серебряную цепочку с брелоками, дешевое украшение, коими любят щеголять шлюшки с дворцовой площади.
Черное вязкое нечто тогда заполнило сознание Лан-Ара. Он стоял, беспомощно сжимая в руках поднос с чаем, и смотрел, смотрел… Мысли тонули в желейной темноте, и он ничего не мог с собой поделать. Словно со стороны увидел себя: в серой застиранной рясе, побледневшего, коротко остриженные волосы торчат во все стороны смоляными рожками, а пальцы мертвой хваткой впились в деревянные ручки подноса, будто это – спасение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19