Тут начиналось самое интересное, потому что они и вправду теряли его и становились совершенно беспомощными — ну, может, лишь на долю секунды, — но все равно ей всегда казалось, что их тут даже и нет.
— Эдди, еще одна ночь здесь, и я просто с ума сойду.
Случалось, он бил ее и за меньшее, так что она, спрятав лицо в колени и одеяло, сжалась, ожидая удара.
— Ну конечно, — ответил он, — ты же не прочь вернуться на ферму к своим сомам? Или хочешь назад в Кливленд?
— Я просто не могу больше...
— Завтра.
— Что завтра?
— А для тебя это недостаточно скоро? Завтра вечером, частный траханый самолет, ну как? Прямиком в Нью-Йорк. Хоть тогда ты, наконец, перестанешь доставать меня этим своим нытьем?
— Пожалуйста, бэби, — она потянулась к нему, — мы можем поехать на поезде...
Он отшвырнул ее руку.
— У тебя дерьмо вместо мозгов.
Если продолжать жаловаться, сказать что-нибудь о сквоте, любое, он тут же решит, что она имеет в виду, что он не справляется и все его великие сделки кончаются ничем. Он заведется, она знает, он заведется. Как в тот раз, когда она разоралась из-за жуков — тараканов здесь называли «пальмовыми жуками», — но ведь это было только потому, что половина этих проклятых тварей — ну самые настоящие мутанты. Кто-то пытался вывести их такой жуткой дрянью, которая просто перетрахала все их ДНК. И теперь у этих гребаных тараканов, что дохли у тебя на глазах, были то лишние головы или лапы, то, наоборот, того и другого было меньше, чем нужно. А однажды она видела тварь, которая выглядела так, будто проглотила распятие или что-то вроде того. Спина, или панцирь, твари — как там это у них называется — была настолько искривлена, что хотелось сблевать.
— Бэби, — она старалась говорить мягче, — я ничего не могу поделать, это место просто меня достало...
— «Зелень-на-Крючке», — сказал он, будто вовсе ее не слышал. — Я был в этом клубе и встретил вербовщика. И ты знаешь, он выбрал меня! У мужика нюх на таланты.
Сквозь темноту Мона чуть ли не видела эту его ухмылочку.
— Он из Лондона, это в Англии. Вербовщик талантов. Пришел в «Зелень» и просто — «ты мой человек!».
— Клиент?
«Зелень-на-Крючке», или, точнее, клуб «У Хуки Грина» — место, где, как недавно решил Эдди, проворачивают выгодные дела, — находился на тридцать третьем этаже стеклянного небоскреба. Все внутренние перегородки здесь были порушены, чтобы сделать большую, величиной с квартал, танцплощадку. Но Эдди уже успел махнуть на это заведение рукой, поскольку там не нашлось никого, кто захотел бы уделить ему хоть каплю внимания. Мона никогда не видела самого Хуки Грина — «злого жилистого Крючка Зеленого», — ушедшего на покой бейсболиста, которому принадлежало заведение, но танцевалось там просто здорово.
— Будешь ты, черт побери, слушать? Какой клиент? Дерьмо собачье. Он — голова, у него связи. И он собирается протолкнуть меня наверх. И знаешь что? Я намерен взять тебя с собой.
— Но что ему нужно?
— Какая-то актриса. Или кто-то вроде актрисы. И ушлый мальчик, чтобы доставить ее в одно место и там придержать.
— Актриса? Место? Какое место?
Она услышала, как он расстегнул куртку. Потом что-то упало на постель у ее ног. — Это тебе. — Он зевнул.
Господи! Выходит, это не шутка? Но если он не прикалывается, то что же это, черт побери, значит?
— Сколько ты сшибла сегодня, Мона?
— Девяносто. — На самом деле сто двадцать, но последнего клиента Мона посчитала как сверхурочные. Она до смерти боялась утаивать деньги, но иначе на что купить «магик»?
— Оставь себе. Купи какие-нибудь шмотки. И не рабочий хлам. Никому в этой поездке не нужно, чтобы твоя задница свешивалась наружу.
— Когда?
— Завтра, я же сказал. Можешь поцеловать на прощание это место или послать его.
При этих словах Мона затаила дыхание. Опять скрипнул стул.
— Значит, девяносто?
— Ну.
— Расскажи мне.
— Эдди, я так устала...
— Нет, — сказал он.
Впрочем, хотелось ему не правды, правда Эдди была не нужна. Он хотел получить историю. Ту, которую сам же и сочинил и приучил Мону ее рассказывать. Эдди было глубоко наплевать, о чем ей говорили клиенты (а у большинства на душе что-то было, и им не терпелось это что-то ей рассказать — что они обычно и делали), не интересовало его их занудство по поводу справки об анализе крови или то, как каждый второй повторяет ей дежурную шутку насчет того, что, мол, если подцепил сам, передай товарищу. Ему даже было по фигу, чего они требовали от нее в постели.
Эдди хотел, чтобы она рассказала ему об ублюдке, который обращался с ней как с пустым местом. Правда, рассказывая об этом жлобе, надо было не перегнуть палку, чтобы не выставить его слишком грубым, потому что считается, что это стоит много дороже, чем ей заплатили на самом деле. Главным в рассказе было то, что этот мнимый клиент обращается с нею как с неким устройством, которое он арендует на полчаса. Нельзя сказать, что это такая уж большая редкость, но подобные лохи обычно тратят свои денежки на «живых кукол» или же торчат от стима. К Моне обычно шел клиент разговорчивый, ее даже норовили угостить сэндвичами, и если даже человек мог оказаться жутким подонком, то все-таки не настолько жутким, как того хотел Эдди. А второе, что он требовал от рассказа, — чтобы Мона жаловалась, как ей было противно, но что при этом она чувствовала, что все равно этого хочет, хочет безумно.
Протянув руку, Мона нашарила в темноте плотный конверт с деньгами.
Снова заскрипел стул.
Так что Мона рассказала ему, как она выходила из «Распродажи», а он бросился прямо к ней, этот здоровенный жлобина, и просто спросил: «Сколько?», — и это ее смутило, но она все равно назвала цену и сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14