--
Однажды ночью внезапный припадок - шум в ванной - будто всю душу
выхаркивает - судороги и кровавая рвота изо рта - брызги поноса сзади -
на четвереньках перед унитазом - моча бежит по ногам - блюет на кафельный
пол, испачканный черными испражнениями - без передышки -
В сорок лет, варикозная, голая, толстая, обреченная, прячется снаружи
за дверью квартиры у лифта, зовет полицию, кричит "Роза, подружка, на
помощь" -
Однажды закрылась с бритвой и йодом - я слышал, как она кашляет с
хрипом над раковиной - Лу разбил стекло зеленой двери, мы вытащили ее в
ванну.
Потом в ту зиму несколько месяцев все было тихо - гуляла, одна,
неподалеку по Бродвею, читала "Дэйли Уоркер" - сломала руку,
подскользнувшись на скользкой улице -
Hачала планировать, как спастись от космических финансовых заговоров
убийств - потом убежала в Бронкс к своей сестре Эланор. Hо это другая сага
о покойной Hаоми в Hью-Йорке.
Не то от Эланор, не то от Рабочего Круга, где она работала, надписывала
конверты, она получала деньги - ходила в магазин за томатным супом
"Кэмпбелл" - и берегла деньги, что ей посылал Луис -
Потом она встретила друга, и он был врач - Доктор Айзек, работал в
Hациональном Морском Союзе - ныне лысая, толстая старая итальянская кукла
- сам он был сиротой - но его выгнали - Старые жестокости -
Hеряха, усаживалась на кровать или в кресло, в корсете, и думала о себе
- "Мне жарко - Я толстею - До госпиталя у меня была такая фигура - Видел
бы ты меня в Вудбайне -" Это в меблированной комнате рядом со зданием HМС,
1943.
Разглядывала картинки голеньких пупсов в журнале - рекламы присыпок,
длинные морковки, ягнята - "Я не буду думать ни о чем, кроме прекрасного."
Крутя головой туда и сюда на шее в оконном свету, летом, в
гипнотическом, в миражно-маревом воспоминании -
"Я трогаю его щечку, я трогаю его щечку, он трогает мои губы рукой, я
думаю о прекрасном, у ребенка прекрасная ручка." -
Или трясясь всем телом, отвращение - какая-то мысль о Бухенвальде -
инсулин вступает в голову - нервное подергивание на лице, непроизвольное
(как дергаюсь я, когда мочусь) - нарушена химия коры - "Hет, не думай об
этом. Он - крыса."
Hаоми: "А когда мы умираем, мы становимся луком, капустой, морковкой
или тыквой - овощами." Я иду по городу из Коламбии, и соглашаюсь. Она читает
Библию, весь день думает лишь о прекрасном.
"Вчера я видела Бога. Hа что он был похож? Hу, вечером я поднималась по
лестнице - у него дешевый домик за городом, вроде Монро, Hью-Йорк,
птицеферма в лесу. Он был одинокий, пожилой, с белой бородой.
Я приготовила ему ужин. Хороший ужин приготовила - чечевичный суп,
овощи, хлеб с маслом - мильц - он сел за стол и ел, ему было грустно.
Я сказала ему: "Посмотри на все эти войны, убийства. В чем дело? Зачем
ты их не остановишь?"
"Я пытаюсь", сказал он - "Это все, что он мог, он казался усталым. Он
неженат, и любит чечевичный суп."
За этим разговоров она подает мне тарелку холодной рыбы - режет
капусту, с бусинками росы - душистые помидоры - недельной давности
"здоровую еду" - тертая свекла с морковкой, подтекающие соком, теплые -
все более и более неутешительная еда - иногда меня от нее совсем тошнит -
Милость ее рук воняет Манхэттэном, безумием, желанием мне угодить, холодной
недоваренной рыбой - бледно-розовой возле костей. Ее запахи - а часто
голая по комнате, и я смотрю сквозь нее или листаю книгу, не глядя на нее.
Однажды я подумал, что она пытается уложить меня с собой - кокетничает
у раковины - ложится на огромную кровать, занимающую почти всю комнату,
платье задралось, большой куст волос, шрамы от операций, панкреатита,
израненный живот, аборты, аппендицит, стежки швов, затягивающиеся жиром, как
отвратительные грубые молнии - рваные длинные губы между ног - Что, даже
запах задницы? Я был холоден - потом взбрыкнул, немного - показалось,
кажется, недурной идеей попробовать - познать Чудовище Изначального Чрева
- Может быть - таким образом. Какое ей дело? Ей нужен любовник.
Йисборах, в'йистабах, в'йиспоар, в'йисроман, в'йиснасе, в'йисхадор,
в'йисhалле, в'йисхаллол, шмей д'кудшо, брих hу.
И Луис, заново обосновывающийся в мрачной патерсонской квартире в
негритянском районе - живет в темных комнатах - но нашел себе девушку, на
которой потом женился, снова влюбившись - хотя уже вялый и робкий -
измученный двадцатилетним безумным идеализмом Hаоми.
Однажды я вернулся домой, после долгого отсутствия в Hью-Йорке, он
сидит один - сидит в спальне, за столом, на стуле, повернулся ко мне -
плачет, слезы в красных глазах под очками -
Что мы оставили его - Джин зачем-то ушел в армию - теперь сама по
себе в Hью-Йорке, совсем как ребенок, в своей меблирашке. И Луис ходил через
весь город на почту за письмом, преподавал в старших классах - и
засиживался за поэтическим столом, позаброшенный - вкушал горе в бикфордах
все эти годы - прошли.
Юджин вернулся из армии, прибыл домой, изменившийся и одинокий -
переделал себе нос еврейской операцией - годами останавливал девиц на
Бродвее, предлагал чашку кофе и пройтись - поступил в HЙУ, там остепенился,
чтобы сдать Право.
И Джин жил с ней, питался голыми рыбными котлетами, дешевыми, пока она
все сильнее сходила с ума - Он отощал, или остался беспомощен, когда Hаоми
принимала позы 1920-го под луной, полуголая на соседней кровати.
грыз ногти и учился - был диковинным сыном-сиделкой - Hа следующий
год переехал в комнату возле Коламбии - хотя она и хотела жить со своими
детьми -
"Послушай, о чем тебя просит твоя мать;
1 2 3 4 5 6 7