Но теперь я не хотел улепетывать. Руки чесались драться. Если бы только не приходилось помнить о моей спутнице, помимо себя. Как ни привлекательна и ни умна она была — а я всегда предпочитал умных женщин, — в данный момент лучше бы она находилась где-нибудь еще. Выходя на смертный бой, ни о чем постороннем думать не следует. Внимание не должно отвлекаться ни на минуту.
Пороха внизу, где лагерь, израсходовали немало, и объяснением могло быть появление моих друзей… либо индейцев. К первым нужно бы присоединиться, вторые — дополнительная причина забиться в щель. Ван Рункл говорил о пещере… но попробуй отыщи ее среди ночи!
Повернувшись к Лусинде, я спросил:
— Сумеете вести себя тихо? Наподобие бесплотного духа?
— Духи звенят цепями. Вы это имеете в виду?
— Сейчас не время для шуток. Мне от вас нужно, чтобы вы не делали шума, сидели среди тех вон деревьев и не шевелились, пусть кто-то окажется на расстоянии дюйма… ясно?
— Да.
— Отлично. Катись.
Выбранные мной еловые заросли, непроглядно густые, годились как укрытие лучше не надо, а бревно, с которого мы встали, служило хорошей приметой, гладкое, белое в лунном свете, а луна взойдет того и гляди.
— Что вы собираетесь делать?
— У вашего дядюшки имелось около двадцати человек. Сейчас меньше… сверх шестнадцати вряд ли, по-моему. Схожу сокращу неравенство сил еще немного.
— Погибнете. Вы ученый, а эти люди беспощадны… никаких принципов.
— А у меня принципы есть. Что должно бы поставить меня в невыгодное положение. Но я не уверен, действительно ли это так. В настоящее время я старательно руководствуюсь несколькими принципами, и первый из них — я намерен жить. Второй с успехом применялся моими родственниками. Они верят в преимущество нападения.
— Вас убьют. С такими врагами вам не справиться.
Во мне отозвалось раздражение. Почему хорошенькие женщины обязательно действуют вам на нервы? Можно подумать, их этому специально учили. Впрочем, так оно и есть. Раздражаешься, значит, неравнодушен. Или разбужен твой интерес, или чувства.
— Вы неверно судите. Сократ бывал воином, и неплохим. Также и Юлий Цезарь, и драматург Бен Джонсон. И многие другие.
Она выпрямилась и взглянула мне в лицо.
— Сэр, я не хочу, чтобы вам причинили вред. Не хочу вашей смерти.
— Ну, ясно. Как же я помогу вам заполучить ваш клад, будучи на том свете? Но я туда не собираюсь. Оставайтесь в этом ельнике, и ни тугу!
И взял с места. Луна поднималась, становилось светлее. Неверие Лусинды в мои возможности раздосадовало меня окончательно. Кто бы ни атаковал моих супостатов после бегства лошадей, мое дело — перенести войну на вражескую территорию. И, если получится, вызволить Дэйви и Хорхе. Если они до сих пор живы.
Над землей простерлось молчание. Неподвижные осины стояли в лунном сиянии, подобно часовым, их золотые кудри мерцали нежно, еле-еле под бережным дыханием ночного воздуха. На дне долины не светилось костров. Ни малейшего шума не возникло мне навстречу. От потухших кострищ шел слабый запах древесного дыма, от воды тянуло сыростью, и ничто не нарушало спокойствия.
Бередили мне душу не только слова Лусинды. Как острая шпора, гнало вперед нескрываемое презрение, выказанное Рейфеном Фолви. Девушка усомнилась в моей способности встретить его на равных, он же сам лопнул бы со смеху, услыхав такое предложение.
Пройдя где-то ярдов триста, я присел на корточки и прислушался. Мурлыкал по камням ручей, танцующие» листья шептали луне свои золотые секреты. Ничего больше… вот оно!
Дышит. Кто-то дышит очень тяжело: громко, с хрипом, как будто после быстрого бега. Нет, похоже, ему больно… он ранен.
Я определил по слуху направление звука. Сдвинулся с — места, осторожно, что дальше некуда; дыхание оборвалось… возобновилось… я подкрался ближе. Запах мокрой кожи… негромкий стон.
Будто бы звучит знакомо? Я уже двинулся дальше, но неясное чувство заставило меня поднять глаза. Темный человеческий силуэт возвышался передо мной, четырех футов не будет, тянул спуск ружья, блеснула искра. Кувырнувшись вбок, я вскинул свою винтовку и выстрелил с расстояния буквально в два дюйма. Вспышка чужого ружья ослепила меня, порошинки ужалили щеку, и он уже падал, валился прямо на меня.
Почти без участия сознания мои пальцы закопошились, перезаряжая оружие. В чаще деревьев стояла тень, но руки знали дорогу, и тут же я опять был готов к стрельбе.
Стон повторился, затем шепот:
— Профессор?
Шепот принадлежал Дэйви Шанагану. Я поспешно подобрался к нему.
— Дэйви! Кого я застрелил?
— Н… не знаю.
— Здорово тебе досталось?
Он взял мою руку и притянул к своему боку. Много крови. Очень много. И ничего подходящего под рукой. Разве что мой платок. Сняв его с шеи, я напихал в рану сырого мха, закрыл платком и затянул сверху толстый кожаный пояс Шанагана.
— Не двигайся, — прошептал я. — Оружие есть?
— Нож. Винтовка… разряжена.
Я зарядил его кентуккийское ружье, положил рядом с ним, затем придвинулся к убитому. Лунный свет как раз достиг тела. Поясной ремень расшит бусами; никогда его раньше не видел. Я нашел пистолет, зарядил его, потом ружье. Ружье я оставил Дэйви, пистолет сунул за пояс и потихоньку сплыл в кусты.
Два выстрела не могли пройти незамеченными. Нетрудно заключить: стреляли двое, и, по всей вероятности, кто-нибудь умер. Кто именно, у кроющихся в ночи выяснить способа не было.
Ближе к лагерю я увидел, что лез из кожи зря. Стоянка лежала покинутой. Одинокая лошадь стояла посреди поляны и щипала траву. Остальные, как и люди, точно провалились сквозь землю. То есть лес, конечно, кишит народом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49