он распоряжался общими фондами, что никому не покажется удивительным.
Касса путешествовала непосредственно на управителе; она то поднималась вверх, то находилась внизу. Сегодня она помещалась в сапогах, завтра зашивалась в складках одежды. Когда гитарист, который любил хорошо выпить, осведомлялся, в каком положении их финансы, Паганини отвечал, что в кассе нет ничего или почти ничего; в этом случае Паганини походил на тех старцев, которые всегда боятся несостоятельности. Испанец ему верил или делал вид, что верил, и со взором, устремленным на горизонт, шел по дороге, терзая струны своей неразлучной спутницы. Паганини шел по другой стороне дороги. Таков у них был договор – чтобы не стеснять друг друга. Каждый упражнялся таким образом и работал на ходу.
Придя в какое-либо место, где была надежда на сбор, один из них играл свое сочинение, а другой тут же импровизировал вариацию, аккомпанировал. Никто никогда не узнает, какое наслаждение и какую поэзию несла в себе эта жизнь трубадуров. Не знаю, по какой причине они расстались. Испанец стал путешествовать один. Однажды вечером он пришел в небольшой городок в юрском департаменте; он распорядился расклеить афиши и объявить концерт в зале мэрии. В концерте должен был участвовать он один, со своей гитарой. Он дал о себе некоторое понятие, поиграв в нескольких кафе, и в городке нашлись музыканты, которые были поражены этим дивным талантом. Как бы то ни было, народу собралось много.
Испанец мой – в каком-то закоулке города неподалеку от кладбища – откопал другого испанца, земляка. Он был чем-то вроде подрядчика по устройству похорон, мраморщика, изготовлявшего памятники. Как и все люди, по ремеслу имеющие отношение к похоронам, он любил выпить. Таким образом, бутылка и общее отечество завели их далеко; музыкант не расставался уже с мраморщиком. В день концерта, в назначенный час, они были вместе, но где? Вот это-то и составляло вопрос, который необходимо было разрешить. Обыскали все кабаки в городе, все кафе. Наконец, откопали его вместе с приятелем в какой-то невообразимой конуре, совершенно пьяного; в таком же состоянии был и его товарищ. Далее следуют сцены, достойные Кина и Фредерика. Наконец, он согласился играть, но ему пришла в голову неожиданная идея: «Ты будешь играть со мною», – сказал он своему приятелю. Тот начал отказываться; у него была скрипка, но играл он на ней, как самый ужасный тапер. «Ты будешь играть, или я отказываюсь играть!» Никакие увещания, никакие доводы не помогли, необходимо было уступить. И вот они на эстраде, перед сливками местной буржуазии. «Принесите вина», – говорит испанец. Похоронных дел мастер, известный всему городу (но отнюдь не как музыкант) был слишком пьян, чтобы стесняться. Когда принесли вино, то уже терпения их не хватало подождать, пока раскупорят бутылки. Мои неприличные повесы сносят им головы ударами ножа, как люди самого дурного тона. Можете себе представить, какой эффект это произвело на нарядную провинциальную публику! Дамы удаляются, и при виде этих двух пьяниц, имевших вид совершенно ненормальных, многие уходят, чувствуя себя оскорбленными.
Но повезло тем, у кого брезгливость не заглушила любопытства, и кто имел мужество остаться. «Начинай!» –сказал гитарист мраморщику. Невозможно выразить, что за звуки извлек пьяный скрипач! Вакх в исступлении, режущий пилою камень. Что он играл, или что он пытался сыграть? Не все ли равно? Первую попавшуюся арию. Вдруг энергичная и нежная мелодия, прихотливая и вместе с тем цельная, облекает, затушевывает, сглаживает, заслоняет визгливые звуки. Так громко поет гитара, что скрипки уже не слышно. И, тем не менее, это была несомненно та же ария, хмельная ария, начатая мраморщиком.
Гитара звучала с удивительной выразительностью; она болтала, она пела, она декламировала с поразительной силой, с неслыханной верностью и чистотой дикции. Гитара импровизировала вариацию на тему, данную скрипкой. Она позволяла ей вести себя и с материнской заботливостью облекала пышным покровом тощую наготу звуков скрипки.
Читатель поймет, что подобные вещи не поддаются описанию; достоверный и серьезный очевидец рассказывал мне эту историю. Публика, в конце концов, опьянела гораздо больше, чем сам музыкант. Испанца приветствовали, чествовали, осыпали похвалами с горячим энтузиазмом. Но, по-видимому, характер местной публики не понравился ему, ибо это был единственный раз, когда он согласился играть. Где он теперь? Какое солнце видело его последние грезы? Какая земля приняла его прах? Какой ров служил ему убежищем в ею предсмертной борьбе? Где опьяняющие благоухания опавших цветов? Где волшебные краски прежних закатов?

III

Я, разумеется, не сообщил вам ничего особенно нового. Всякий знает, что такое вино: все любят вино. Когда появится врач, который будет и философом, – чего до сих пор не встречалось, он сможет написать глубокомысленное исследование о вине, о той особой двуединой психологии, которая создается соединением вина и человека. Он объяснит нам, как и почему известного рода напитки обладают способностью безгранично усиливать индивидуальность мыслящего существа, создавая, таким образом, как бы новую личность – таинство, в котором человек и вино, бог животного царства и бог растительного царства, играют роль Отца и Сына в Троице и порождают собою Святой Дух – того высшего человека, который обязан своим происхождением в равной степени тому и другому.
Есть люди, которым вино дает такой могучий прилив энергии, что они еще крепче держатся на ногах и слух их становится удивительно тонким.
1 2 3 4 5 6 7 8