Муж первой дамы. Да вы, я вижу, рассердились во всех отношениях.
Вторая дама. Потому что я откровенна и не могу вынести, когда говорят неправду.
Муж первой дамы. Ну, не сердитесь же, дайте мне вашу ручку. Я пошутил.
Вторая дама. Вот вам рука моя, я не сержусь. (Обращаясь к N.). Послушайте, посоветуйте автору, чтобы он вывел в комедии благородного и честного человека.
Господин N. Да как же это сделать? Ну, если он выведет честного человека, а этот честный человек будет похож на театрального рыцаря.
Вторая дама. Нет, если он сильно и глубоко чувствует, то герой его не будет театральным рыцарем.
Господин N. Да ведь я думаю, это не так легко сделать.
Вторая дама. Просто, скажите лучше, что у автора вашего нет глубоких и сильных движений сердечных.
Господин N. Отчего ж так?
Вторая дама. Ну, да уж кто беспрестанно и вечно смеется, тот не может иметь слишком высоких чувств; ему не может быть знакомо то, что чувствует одно только нежное сердце.
Господин N. Вот хорошо! Стало быть, по-вашему, автор не должен быть благородный человек?
Вторая дама. Ну, вот видите, вы сейчас перетолковываете в другую сторону. Я не говорю ни слова о том, чтобы у комика не было благородства и строгого понятия о чести во всем смысле слова. Я говорю только, что он не мог бы … выронить сердечную слезу, любить что-нибудь сильно, всей глубиной души.
Муж второй дамы. Но как же ты можешь сказать это утвердительно?
Вторая дама. Могу, потому что знаю. Все люди, которые смеялись или были насмешниками, все они были самолюбивы, все почти эгоисты. Конечно, благородные эгоисты, но все же эгоисты.
Господин N. Стало быть, вы решительно предпочитаете только тот род сочинений, где действуют одни высокие движенья человека?
Вторая дама. О, конечно! Я их всегда поставлю выше, и признаюсь, я больше имею душевной веры к такому автору.
Муж первой дамы (обращаясь к господину N.). Ну, разве ты не видишь: выходит опять то же. Это женский вкус. Для них самая пошлая трагедия выше самой лучшей комедии, уж потому только, что она трагедия …
Вторая дама. Молчите, я опять буду зла. (Обращаясь к N.). Ну скажите, не правду ли я сказала: ведь у комика душа непременно должна быть холодная?
Муж второй дамы. Или горячая, потому что раздражительность характера возбуждает тоже к насмешкам и сатирам.
Вторая дама. Ну, или раздражительная. Но что же это значит? Это значит, что причиною таких произведений всё же была желчь, ожесточение, негодование, может быть, и справедливое во всех отношениях. Но нет того, что бы показывало, что это порождено высокой любовью к человечеству … словом, любовью. Не правда ли?
Господин N. Это правда.
Вторая дама. Ну, скажите: похож автор комедии на этот портрет?
Господин N. Как вам сказать? Я не знаю так коротко его, чтобы мог судить о душе его. Но, соображая всё, что я о нем слышал, он точно должен быть или эгоист, или очень раздражительный человек.
Вторая дама. Ну, видите ли, я это хорошо знала.
Первая дама. Не знаю почему, но мне бы не хотелось, чтобы он был эгоистом.
Муж первой дамы. А вот идет наш лакей, стало быть, – карета готова. Прощайте. (Пожимая руку второй дамы). Вы к нам, не правда ли? Чай пьем у нас?
Первая дама (уходя). Пожалуйста!
Вторая дама. Непременно.
Муж второй дамы. Кажется, наша карета тоже готова. (Уходят за ними).

Выходят двое зрителей.

Первый. Вот что растолкуйте мне: отчего, разбирая порознь всякое действие, лицо и характер, видишь: всё это правда, живо взято с натуры, а вместе кажется уже чем-то громадным, преувеличенным, каррикатурным, так что, выходя из театра, невольно спрашиваешь: неужели существуют такие люди? А между тем ведь они не то чтобы злодеи.
Второй. Ничуть, они вовсе не злодеи. Они именно то, что говорит пословица: «не душой худ, а просто плут».
Первый. И потом еще одно: это громадное накопление, это излишество, не есть ли уже недостаток комедии? Скажите мне, где есть такое общество, которое бы состояло всё из таких людей, чтобы не было если не половины, то, по крайней мере, некоторой части порядочных людей? Если комедия должна быть картиной и зеркалом общественной нашей жизни, то она должна отразить её во всей верности.
Второй. Во-первых, по моему мнению, эта комедия вовсе не картина, а скорее фронтиспис. Вы видите – и сцена, и место действия идеальны. Иначе автор не сделал бы очевидных погрешностей и анахронизмов, не вставил бы даже иным лицам тех речей, которые, по свойству своему и по месту, занимаемому лицами, не принадлежат им. Только первая раздражительность приняла за личность то, в чем нет и тени личности, и что принадлежит более или менее личности всех людей. Это сборное место. Отовсюду, из разных углов России стеклись сюда исключения из правды, заблуждения и злоупотребления, чтобы послужить одной идее: произвести в зрителе яркое, благородное отвращение от многого кое-чего низкого. Впечатление еще сильней оттого, что никто из приведенных лиц не утратил своего человеческого образа; человеческое слышится везде. Оттого еще глубже сердечное содроганье. И, смеясь, зритель невольно оборачивается назад, как бы чувствуя, что близко от него то, над чем он посмеялся, и что ежеминутно должен он стоять на страже, чтобы не ворвалось оно в его собственную душу. Я думаю, забавней всего слышать автору упреки: зачем лица и герои его не привлекательны, тогда как он употребил всё, чтобы оттолкнуть от них. Да если бы хотя одно лицо честное было помещено в комедию, и помещено со всей увлекательностью, то уже все до одного перешли бы на сторону этого честного лица и позабыли бы вовсе о тех, которые так испугали их теперь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12