демократы в своей казачьей среде, но доступ в эту нашу среду не открыт для любого встречного – латыша, хохла или еврея, а потому мы и не ко двору их демократии. Наш любимый Дон, свято хранящий заветы предков, должен, наконец, осознать эту неопровержимую истину и смело в открыто сказать: только конституционная монархия, обеспечивающая неприкосновенность казачьих прав, может рассчитывать на поддержку казачества, так как при всяком другом режиме – демократическом или самодержавном – казачеству грозит опасность исчезнуть. В демократическом режиме эта опасность несравненно больше, чем при самодержавии.
В этом убедил нас горячий опыт российского хамодержавия».
5
К Миронову в хутор Большой в атакующем стиле прискакал весь 32-й Донской казачий полк. Пополнение приходило изо всех станиц, хуторов и слобод.
Был получен приказ № 24 от 25 мая 1918 года: «Командующим войсками Усть-Медведицкого округа вместо тов. Федорова назначить тов. Миронова Ф. К. Первому о сдаче, а второму о приеме должности донести. Главнокомандующий Донской Советской Республики В. Ковалев».
Через несколько дней поступил еще один приказ за подписью председателя ЦИК Донской Республики В. С. Ковалева: «Командующим войсками северных округов Донской Республики на фронте от Поворино до Калача назначается товарищ Миронов. Все отряды, расположенные на территории Донской Республики к северу от линии железной дороги Царицын – Лихая, находятся в непосредственном подчинении товарища Миронова».
Филиппу Козьмичу Миронову приходилось буквально день и ночь руководить боями, самому брать винтовку в руки и водить бойцов в штыковую атаку. Легко сказать – водить в штыковую атаку... Это значит идти впереди орущих от страха и отчаяния красногвардейцев, орать самому это проклятое «ура!», глядеть, как бы тебя первого не пырнули встречноатакующие, да еще и не упускать из виду общую картину боя... Смяв противника, вскакивать на коня и начинать преследование... А вообще-то способен ли такой напряженно-бешеный ритм жизни выдержать нормальный человек?! А он, что же, стало быть, ненормальный? Конечно, ненормальный! Это уж точно. Разве можно быть нормальным и каждый день убивать людей? Но по выработанным человеческим понятиям, на войне чем больше убьешь, тем больший героизм проявишь. И за это – почет, награды, слава... Такова биологическая сущность человека, подкрепленная системой воспитания.
Бывало, усядется за большой обеденный стол вся многочисленная семья Мироновых, и старик, Козьма Фролович, любуясь старшим сыном Филиппом, у которого на офицерском мундире вся грудь в орденах, скажет: «Вот, Филька – офицер!.. Вот это я понимаю. А ты, Феофан, – он тыкал крючковатым пальцем в сторону младшего сына, – учитель. Шляпу нацепил. Разве же это казацкое занятие?!»
С высоты прожитых лет Филипп Козьмич теперь с превеликим удовольствием уступил бы офицерский мундир со всеми орденами и всеми льготами, извлекаемыми из них, любому первому попавшемуся под руку, лишь бы только очистить свою совесть и память от потока крови, которую он пролил в своей жизни. Выплеснуть из себя усталость и страх войны. И стать бы – ну если не учителем, то просто-напросто хлеборобом. Ходить по пашне босыми ногами, чувствовать ее тепло и силу, смотреть, как возникают утренние зори и угасают вечерние... Но тогда, наверное, на тебя не обратила бы никакого внимания Надя-Надюша?.. Это уж точно. Как все сложно переплетено в такой тугой узел, что простому смертному и не под силу его развязать. Поэтому он будет стараться делать то, что в его силах: воскресить память, и уж потом можно будет и уходить. Потому что для таланта жить не остается воли и доброты. Хотя каждый проживает столько, сколько у него хватит ума. Святыня в душе есть – тогда живи...
Сейчас приближается бой под хутором Шашкином, тот бой, в котором погибли гимназисты вместе с прекрасной амазонкой Катрин Мажаровой. И чтобы восстановить все, как было на самом деле, ему нужны силы, и он их добудет. Каким образом? Самым простым и излюбленным – укроется потеплее солдатской шинелью и побудет хоть чуточку наедине с Надей-Надюшей.
Из любой атаки он мог не возвратиться к ней. В каждом бою его подстерегала вечность. Поэтому, вскидывая свое по-юношески легкое, упругое тело в седло, он говорил Наде-Надюше: «Прощай...» Она, до этого стоя на крыльце, притягивала его к себе и, расправляя на его лице смертельно усталые морщинки, целовала и лепетала: «До свидания». Ах, эти губы – милые и ароматные... Конь, ожидая конца традиционной процедуры, бешено косил глазом, бил копытами. И тогда хозяин еле уловимым движением ослаблял повод, он срывался с места и мчался в кромешный ад.
Филипп Козьмич возвращался с передовой усталый, выжатый до конца. Лицо осунувшееся, под глазами черные круги. Но вот руки Нади-Надюши прохладной водой освежали его и, успокоенного, укладывали в чистую постель: «Успокойся... Закрой глаза... Приди в себя... – струится ручеек-голосок. – А сегодня я тебе расскажу...» Она умолкает, а он приоткрывает глаза и смотрит на нее, и думает, почему у Нади-Надюши зрачки не прикрываются ни сверху, ни снизу. Даже белки видны снизу и сверху, обрамляя зелень глаз. Она смотрит на него и будто говорит: «Я – чистая. Я – открытая. Я – светлая. Я – влюбленная... Неужто он поступит со мною плохо? Или скажет неправду?..» Когда она так смотрит на него, он неожиданно даже для самого себя начинает стесняться: может быть, он что-нибудь делает не так?.. А как спит Надя-Надюша?! В жизни, ничего подобного не видал! Садится, плотно прижимает к пяткам икры ног, наклоняется вперед и – спит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163