И поэтому показался особенно печальным. Может быть, даже потому, что трубы полкового оркестра были из чистого серебра и выполнены по особому указу императора, и звуки, издаваемые ими, были чисты и трогательны.
Несмотря на кажущуюся радостно-торжественную самое мелодию марша, Миронов чутким ухом различил в них грустные нотки – ведь оркестр играл любимый марш перед смертельным боем. Играл в последний раз на земле Отечества. И настроение музыкантов вливалось в общую мелодию скорби. И – отчаяния.
Филипп Козьмич представил, как рядовые казаки, юнкера и офицеры по старинной традиции переоделись в чистое платье и теперь, отчаянно гордые и смелые, ждут сигнала к атаке.
И вот он... Неожиданный, как всегда. Заглушая и как , бы принижая и пригибая к земле мелодию свадебного марша Мендельсона, резко и по-особому тревожно зачастил полковой трубач сигнал к атаке. Ожидавшие лейб-гвардейцы сейчас ослабят повод у пляшущих от нетерпения и страха коней и понесутся в последний бой. И будут чудиться им победа и слава. А уж если смерть, то и вечная память, которую будет хранить благодарная Россия...
Только безумствующая молодость может обольщаться такими надеждами. Такой верой. В полку не осталось ни одного офицера старше по званию и возрасту 24-летнего Бориса Федоровича Дубенцева, которому вне очереди присвоили высокое звание войскового старшины и приказали вступить в командование лейб-гвардии Его Императорского Величества казачьего кавалерийского полка.
Оркестр скорбно и зло доигрывал мелодию марша своего родного полка. Но они с такой непонятной силой ударили по сердцу 48-летнего бывшего полкового старшины, а теперь командарма Второй Конной армии Миронова, что непрошеная жалость поползла к его очерствевшему сердцу... Сейчас погибнет цвет казачьей молодости... Как тогда – гимназисты во главе с Катрин Мажаровой...
Смертельные враги... А ведь оба они, и молодой и старый, оба войсковые старшины, любили жертвенной любовью Родину. И чтобы любовь восторжествовала – надо убить друг друга!.. Отец и сын... Ведь Никодиму исполнилось бы ровно столько лет, сколько сейчас Борису... И от ожидания атаки, и от воскрешения памяти о сыне, и от этого проклятого, раздирающего душу марша можно сойти с ума!.. Уж скорее бы все кончилось...
И поэтому никто не узнает, почему Миронов отвернул свою атакующую лаву чуточку левее, чтобы сразу не смять лейб-гвардейский полк... Может быть, хотел окружить и взять их всех в плен живыми?.. Но молодой и горячий неопытный Дубенцев не понял благородного жеста командарма и ударил во фланг войскам Миронова. Значит, не судьба в смертельном бою играть в жалость... Миронов повернул лаву правее, обхватил лейб-гвардии казачий полк, будто черно-серым запыленным плащом закрыл. Прерывистыми ручейками замелькали блестящие парадные мундиры среди шинельной лавы мироновцев... Сквозь злобные крики живых и стоны раненых, сквозь лязг отточенных клинков и ржание коней в последний раз оркестр серебряных труб лейб-гвардии Его Императорского Величества казачьего кавалерийского полка свадебно-похоронным маршем прощался с ненавистным Перекопом, частичкой русской земли, которой было отдано все святое и грешное в их кратковременной жизни.
25
Филипп Козьмич Миронов, командарм Второй Конной армии, после победы над Врангелем следовал в Москву, к месту нового назначения на более высокий пост – главным инспектором кавалерии Красной Армии.
Имя Миронова предполагалось быть достойно представлено в ряду национальных героев России.
Филипп Козьмич на несколько дней заехал в родную станицу Усть-Медведицкую. Всюду его встречали как победителя, как прославленного полководца.
И вновь будто разверзлось синее небо от колокольного набата в честь героя Дона, и огненной масти донской скакун нес горделивого седока в солдатской шинели мимо ликующей толпы земляков. Стальной, как удар клинка, взгляд теплел. Губы после бешеных, злобно-отчаянных и злобно-торжествующих криков войны, кажется, впервые раздвинулись в подобие улыбки. И может быть, хоть на миг он почувствовал на них аромат лазоревых цветов вместе с ранней росистой дрожью – будто седовласый пастушок вернулся под крышу родимого куреня в хуторе Буерак-Сенюткин.
Вдруг защемившее сердце толкнуло память с такой силой, что невольно на задубевшие, как кора старого дуба, щеки из уголков глаз поползли тяжелые, как свинец, слезы. Не облегчающие душу. Последние в его детско-молитвенном сне жизни...
Ах и удачлив же донской казак Миронов! Ровно девять лет он играл со смертью и сотни раз мог, как подобает воину, с честью погибнуть на поле боя, но то, что с ним произошло, нельзя было увидеть даже в самом страшном сне. Встречали на родимой сторонушке как героя, а провожали как... преступника.
Жизнь... Святая и грешная. Радости и пороки. Война, кровь, жестокость, алчность и дикость... Кто прошел через это, не растеряв уважения, любви к себе и ближним, и может еще дышать святым воздухом родимого края и любоваться спелыми колосьями хлеба, тот вправе считать себя человеком?.. Жизнь... Что это такое?.. Совесть?.. Честь?.. Честь и жизнь... Это как обмен кольцами новобрачных – самый светлый и желанный миг. Зачем он, Миронов, в этом мире? А если бы все сначала?.. Наверняка прошел бы тот путь – путь донского казака, стиснутого традициями. Служба в армии. Войны... И определяющим могла стать удача, собственная сообразительность и храбрость собственная. Все прошло бы по заведенному кругу: ни прибавить, ни убавить. Потому что он принадлежал к роду-племени донских казаков и должен вместе с ними прошагать свой жизненный путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163