.. И люди начинают все сначала... Так и у него, у Миронова?
Когда Усть-Медведицкий полк, вытянувшийся во взводную колонну, извивающийся по проселочной извилистой дороге, поднимался к горе Пирамида и песня еле доносилась: «Ах, донцы-молодцы, ах, донцы-молодцы, ах, донцы-молодцы...», Миронов вдруг обнаружил, что он остался один и никому никакого дела до него нет. Чушь!.. Он кинулся к станичному атаману... К окружному... В ответ услышал скучновато-торопливый говорок, будто они куда-то страшно спешили и нет ну никакой возможности остановиться и объяснить, почему он не приписан ни к какой части. Только и удалось выяснить, что никаких конкретных указаний в отношении помощника инспектора рыбнадзора в гирлах Дона не получено... Вот так оплеуха!..
29
Делать нечего, выходит, надо возвращаться в отеческий дом несолоно хлебавши? Стыд-то какой!.. Даже конь, понурив голову, шел неуверенно, нетвердо ступая по каменистому косогору и будто все время спотыкался. Миронов не обижался на своего боевого друга, понимал его – тут не только конь, человек заспотыкается... Да и хорошо известно, еще исстари, что настроение казака передается лошади тут же, сразу же, немедленно... Сам Миронов сотни раз такое испытал и наблюдал, учил молодых казаков: если сам не уверен, что возьмешь препятствие – не посылай на него коня, потому что твоя неуверенность уже передалась ему.
Однажды, на конных состязаниях, он почему-то подумал: «Это препятствие – так называемый „гроб“ – не возьмет конь...» Так и случилось. Одолел многие препятствия и уже слышал победные крики почитателей, как вдруг, заходя на последнее препятствие, почему-то, сам не знает почему, но подумал: «Не возьмет...», даже и не подумал, а просто мысль мелькнула, а в это время конь уже приближался к препятствию. Вот Миронов уже слегка приподнялся на стременах и подался вперед, чтобы облегчить прыжок коню и одновременно дать ему понять, что он посылает его на препятствие... Все сделал правильно. Но конь с маху ткнулся передними ногами в препятствие и резко остановился – Миронов чудом не вылетел из седла. В недоумении и раздражении он развернул коня еще раз и снова послал на препятствие – конь снова не пошел... Миронов выхватил шашку и плашмя, со злостью, начал его полосовать по крупу... В себя его привела полковая труба, которая подала сигнал, убирающий с поля участника состязаний... Так стоит ли сейчас обижаться на верного друга, если он не то чтобы горделиво нести седока на своей спине, а наоборот, идет, понурив голову, спотыкаясь на неровной дороге?
А возле куреней гомонящие толпы казаков и казачек, одни с радости, другие с горя, продолжали проводы служивых: пили, ели, играли песни, за сердце берущие...
Ты, батюшка наш, славный Тихий Дон.
Бывало, ты, Дон, все быстер течешь и чистехонек,
А теперь ты, кормилец, все мутен течешь.
Помутнел ты, Дон, с верху до низу.
Вы седлайте, донские казаки, своих добрых коней!
Поезжайте в чисто поле, распроведайте:
Отчего это в чистом поле потревожилось?..
Ты поле наше, поле чистое, раздольное, широкое!
Не плугами ты, поле, не сохами пораспахано,
А распахано поле конскими копытами!
Не пшеницей ты, поле, не рожью засеяно!
Засеяно поле не всхожими семенами,
Засеяно – казачьими головами!
Заволочено поле казачьими черными кудрями...
В одном узком проулке, где с обеих сторон теснились ветви яблонь и густая трава нависала через плетни, конь по своей воле остановился и потянулся к травинке. Громкий голос вывел Миронова из задумчивости:
– Ваше благородие!.. Господин подъесаул, дозвольте проехать?!
Миронов поднял голову, посмотрел на всадника, как будто не узнавал его, потом вдруг вспомнил молодого казака из станицы Капинской Усть-Мвдведицкого округа, Михаила Федосеевича Блинова:
– Опаздываешь?
– Жена молодая... Не мог никак оторвать от себя, «не пущу!» – кричит, и все тут... – Потный конь Блинова горячо дышал и протискивался между плетнем и Мироновым. Филипп Козьмич прижал своего коня к плетню, и Блинов проскочил: – Спаси Христос!.. – крикнул он и так толкнул шпорами коня, что только пыль заклубилась за ним.
– Дай Бог счастливой дороги! – отозвался Миронов. Натянув повод и легонько сжав шенкелями бока лошади, направил ее к своему куреню.
Миронов толкнул калитку и въехал во двор со стороны гумна, где в это время принимались домолачивать катками пшеницу, а то она перележивается в скирде и зерно уже кое-где начало высыпаться из колосьев. Служивых проводили, погоревали, теперь за дело надо приниматься. Козьма Фролович, отец Миронова, терпеть не мог, чтобы в будние дни домочадцы праздно слонялись по куреню. Всем находил работу, да еще и подгонял, чтобы живее поворачивались... Скирд был небольшой. И тащить громоздкий агрегат, состоящий из молотилки и паровика, к усадьбе Мироновых, которая располагалась на взгорье, наверное, не имело смысла. Словом, горячий и нетерпеливый Козьма Фролович, разбушевавшись, послал всех советчиков к дьяволу, решив старым дедовским способом обмолотить пшеницу: «Предки наши всю жизнь катками молотили и с хлебом бывали. А ныне избаловались, все хочут полегче работать, а посытнее пожрать. А так не бывает... Стешка, дура! – заорал вдруг Козьма Фролович. – Подставляй таганок!..» Дело в том, что быки, запряженные в каток, на минуту остановившиеся, начали оправляться прямо на пшеницу, разостланную по кругу. «Что, батаня?» – с готовностью отозвалась Стеша. «Ослепла?! Быки ссуть!..» Стеша нагнулась за посудиной, чтобы подставить ее под струйки быков, но вдруг выпрямилась и от удивления застыла на месте.
В это время Миронов, отворив калитку, въехал во двор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163