Но Аристон оглянулся. И увидел Фрину, которая стояла на коленях у скалистой кручи. Она рыдала, молила и выкрикивала его имя.
– Ей придется подождать, только и всего, – сказал бог. – Пойдем.
Было очень темно, и Аристон коченел от холода.
Но теперь к этому примешивалась еще и боль. Страшная. Она гнездилась в середине спины между лопатками. Однако она была немного другой. Аристон долго пытался сообразить, что же изменилось. Потом понял. Боль не изменилась. Она была такой же сильной или даже еще сильнее. Изменилось ощущение боли. Теперь он ее ощущал как живой человек. Всеми органами чувств. Он был жив и постепенно начинал припоминать, воссоздавать в памяти всю безумную цепь причинно-следственных связей, которую люди величают роком. Он был жив, не желая этого. Но тем не менее он жил. Ему даже казалось, что он пришел в сознание. А этого ему тоже не хотелось. Ибо, придя в себя, он должен был вспомнить еще больше, вспомнить такие ужасы, которые до сих пор вытеснялись из его памяти.
Аристон открыл глаза и увидел перед собой лицо бога.
– Дионис, отец мой! – отчетливо произнес он.
– Видишь? – сказал илот Тал. – Мы пришли вовремя. Прикажи рабам положить его на носилки, господин мой Ипполит.
Дядя Толстопуз обратился к врачу Полору:
– Его не опасно переносить, добрый лекарь? – спросил он.
– Опасно, – ответил врач. – Но это все равно лучше, чем оставить его умирать здесь от холода. Я говорил твоей сестре, что неблагоразумно оставлять тяжело раненного мальчика в храме. Но она не послушалась. То она утверждала, что он будет жить, а теперь столь же упорно твердит, что он умрет. Твоя сестра… м-м… странная женщина, господин мой Ипполит.
– Алкмена глупа, – сердито хмыкнул Ипполит. – Но надеюсь, у нее достанет ума, чтобы ходить за больным. Полор поглядел на маленького толстячка.
– Я на твоем месте не стал бы относить его к Алкмене, мой господин.
– Почему? – изумился Ипполит.
– Потому что твоя сестра не просто глупа. Она… безумна, – сказал лекарь.
– Но я не женат, – возразил Ипполит. – В доме нет женщины, чтобы…
– Я пришлю мою рабыню Арисбу, чтобы она за ним ходила. Арисба – прекрасная сиделка. Конечно, когда он немного поправится – если это вообще случится, – ты вернешь ее обратно. Мальчик слишком хорош собой, а Арисба – похотливая коза. Ладно, пусть рабы положат его на носилки.
Аристон почувствовал прикосновения их рук. Его подняли и принялись разрывать пополам. Язык пламени лизнул спину Аристона и проник в самое сердце. Аристон открыл рот, собираясь закричать, и увидел лицо бога.
Не Диониса, а другого. Судя по всему, Асклепия. Но затем он понял, что это всего лишь статуя бога. Огромная статуя из золота и железа. Аристон устало подумал: неужели боги еще больше? А может, это только человеческий страх и гигантомания, ожившие под руками скульптора?
Затем рабы двинулись вперед и вынесли его из холодного, темного храма на ночной воздух, нежно пахнувший весной, под небо, усеянное звездами.
– Дядя, – спросил Аристон. – Что такое жизнь?
Ипполит поглядел на племянника. Аристон, очень бледный и худой, полулежал, опираясь на подушки.
– Это тайна, племянник, – ответил толстый коротышка-сибарит. – Тайна, которую не имеет смысла пытаться раскрыть. Или, что еще хуже, ящик Пандоры, из которого вылезло все мировое зло. А почему ты спрашиваешь?
Аристон не ответил. Вместо ответа он поглядел в окно. Стоял ослепительно солнечный, знойный августовский день. Дом Ипполита, который находился в одном из селений, – Спарта не была городом в буквальном смысле слова, как, скажем, Афины, а представляла собой несколько селений, которые, разрастаясь, сливались, и границы между ними размывались – был бедным, безо всяких претензий. Вполне естественно, что такой человек, как Ипполит, не мог себе позволить ничего более роскошного.
– Дядя. – Голос у Аристона стал совсем тоненьким. – А почему вообще существует зло? Я хочу сказать: почему боги это допускают?
– Во имя Афины Паллады, вышедшей в полном боевом снаряжении из головы Зевса! – воскликнул Ипполит. – Кем ты меня считаешь, мальчик? Философом?
Аристон улыбнулся. Но на эту улыбку было больно смотреть. Она напоминала гримасу, которая возникает на лице у истязаемого человека, когда он хочет сдержать крик.
– Я думаю, ты очень мудр, дядя Толстопуз, – прошептал он. – Мудрее всех, кого я знаю… кроме моего отца.
– Гм, – хмыкнул Ипполит. – По-моему, это не очень лестно, мой мальчик. На свете есть, конечно, и большие тугодумы, чем великий Теламон, но…
– Я говорил не о нем, – спокойно возразил Аристон. – Я об илоте.
Ипполит уставился на племянника. Словоохотливый коротышка впервые не нашелся что ответить.
– Он не осмеливается прийти навестить меня, – продолжал Аристон, – а то бы я спросил у него. Но раз его нет, то приходится спрашивать у тебя. Что такое жизнь, дядя? Почему в мире есть зло? Почему существую я, ведь я воплощенное зло?
– Аристон! – воскликнул Ипполит.
– Я любил девушку. Ее разорвала на клочки стая вол– чиц. Ты когда-нибудь видел подобное? Очень интересное зрелище. Они раздвинули ей ноги. Так широко, как только смогли. Словно… словно собирались заняться любовью. А потом старая, седая женщина резанула ее посередине толстым ножом, какие бывают у мясников. Звук был такой, словно дерево рубили в щепки. Мокрое дерево. А она была еще жива, дядя. Но не вскрикнула. Не издала ни стона. Она просто лежала и глядела на меня одним глазом – другой ей выбили камнями, – пока они совсем не отрезали ей ноги. Я думаю, после этого она умерла очень быстро. А они потом швырнули ее ноги собакам.
– Племянник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162