Если б вы знали… благородную Алкмену, как знал ее я, вы бы поняли, что столь чудовищное святотатство было противно ее натуре. Но пусть все останется как есть! Да будет так…
– Дорогой буагор, – продолжал Теламон, – я хочу заключить с тобой сделку. Я откажусь от всех обвинений, выдвинутых против тебя и твоего человека, и дам в награду два таланта серебра, дабы возместить нанесенную вам обиду. А вы, с разрешения благородных эфоров, не будете возражать против передачи сына в мои руки. Я сам назначу ему наказание. Вы знаете меня, знаете, как мне дорога честь. Я не подведу вас!
Перимед улыбнулся. Он выиграл. Причем победа была полной. Он не только спас жизнь себе и Ксанфу, но и разбогател!
– Я согласен, великий стратег. ТВОЯ честь никогда не подвергалась сомнению. У меня нет возражений, – сказал он.
– Калокагаты, благородные эфоры, вы даруете мне это право? – спросил Теламон. Главный судья нахмурился.
– Мой дорогой стратег, – осторожно начал он, – а ты знаешь, каково наказание за это… за это тяжкое преступление?
– Да. Такое преступление карается смертью, – ответил Теламон. – Но если я знаю закон – а я думаю, что знаю, – то там не говорится, как именно следует казнить человека в подобном случае. Я прав?
Главный эфор еще больше нахмурился. Взгляд его потускнел и обратился вовнутрь, словно высматривая что-то в себе.
– Да, -наконец произнес он, – там не определено, как именно следует привести в исполнение смертный приговор. Даже великий Ликург не допускал, что спартанец способен на столь невыразимую непристойность, а посему не стал уточнять. Что же ты предлагаешь, благородный стратег?
– Чтобы вы позволили мне и… моему сыну в последний раз послужить полису. Отдайте его под мою охрану, и я позабочусь, чтобы он выздоровел, чтобы раны его затянулись. Затем, когда в Спарту снова придет весна и прекрасный таргелион украсит землю цветами, мы оба отправимся на войну. Он будет в первых рядах. И из первой же битвы ни он, ни я не вернемся. Клянусь честью воина!
– А как же приговор суда? – встревоженно спросил главный эфор. – Нам нужно его записать, иначе народ решит, что власти оказано неуважение! А этого мы не можем допустить, ибо…
– Вы заявите во всеуслышание, что из-за отсутствия доказательств никакого решения вынести нельзя. А поэтому вы освобождаете мальчика и поручаете мне следить за ним. Таким образом вы, благородные эфоры, сохраните доброе имя Спарты, избегнете скандала, который может ей только повредить, и предадите правосудие – если на то будет ваша воля! – в руки человека, который ни разу в жизни вас не подвел. Вы согласны, калокагаты?
Эфоры переглянулись, в их глазах читалось облегчение. Один за другим они подняли жезлы.
– Буагор Перимед, воин Ксанф! – громовым голосом провозгласил главный эфор. – Вы тоже связываете себя словом спартанца, обещая хранить тайну?
– Да, благородные судьи! – тут же откликнулся Пери-мед.
– Да будет так! – молвил главный эфор. – Ты можешь забрать мальчика домой, великий Теламон.
– Благодарю вас, калокагаты, – ответил Теламон и повернулся к Перимеду, глядя с ледяным презрением на человека, способного ради спасения собственной жалкой жизни пойти на такую подлость.
– Завтра утром я пришлю тебе таланты домой, – сказал Теламон. – Слово стратега. А теперь пусть твои люди окажут мне услугу: сходят за моими рабами и велят им перенести мальчика домой…
– Отец! – Голос Аристона звучал слабо, но отчетливо.
– Что, мой мальчик? – ласково спросил Теламон.
– Благодарю тебя… от всего сердца, – сказал Аристон и поднес к губам руку стратега.
– Ладно, хватит трогательных сцен! – хмыкнул стратег. – Нам пора идти.
Глава IX
Аристон шел по лагерю спартанцев. Стараясь не привлекать к себе внимание, он сгорбился, ссутулился, понурил голову, чуть ли не полз по земле. Теперь он вел себя так просто по привычке. После суда и вплоть до очередного ежегодного вторжения в Аттику Аристон изо всех сил старался – хотя настоящей нужды в этом не было – стать невидимым. И почти добился своего.
Вот почему два седовласых старых воина, вполголоса сетовавших на жизнь, сидя под навесом, не услышали и не заметили его. Серо-голубые доспехи Аристона никак не выделялись в туманной дымке, за пеленой дождя, который стоял на втором месте в длинном списке того, что вызывало жалобы старых вояк. На первый план вышло то, что они, как и прочие спартанские воины, чуть не умирали с голоду. В пятьдесят пятую весну после битвы при Фермопилах в Аттике было очень холодно, сыро и гадко. Воинам не удалось поживиться зерном у аттических крестьян, у которых они обычно отбирали урожай. Овес, просо и пшеница стояли еще совсем зеленые.
– Старый дурень! – буркнул один из солдат и умолк, пережевывая пищу и обдумывая сказанные слова.
Аристон увидел, что оба воина – эномотархи, так на– зывался самый низший чин среди командиров. У каждого в подчинении находилось тридцать солдат.
Юноша замер, ожидая, когда эномотарх снова заговорит. Тогда Аристон смог бы пройти мимо и они не услышали бы его шагов.
– Слыханное ли дело?! – продолжал ворчать полысевший ветеран. – Начинать наступление в таргелионе! Нас, видно, решили сжить со свету, как ты считаешь? Нет, я тебя спрашиваю: когда, во имя черного Аида, поспевал в это время урожай? Тем более в Аттике!
– Воин, – сказал другой эномотарх, – я не меньше тебя сражался. Но, если ты перестанешь шамкать своим беззубым ртом и послушаешь, что тебе скажу я, ты можешь услышать кое-что интересное. К примеру, то, что благородный Теламон не думает ни о каком войске. Он же отправился на войну, чтобы умереть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162