— Фелиц Оианди! Ты его лечил! — вскричал молодой человек.
— Да. Он был очень болен.
— То есть, избит, хочешь ты сказать?
— Ну, да, избит. На этот раз он наскочил на мастера своего дела. Ты разве его знаешь?
— К кому дал ты ему рекомендательные письма?
— Я дал ему три письма: одно к генералу Бедо, с которым я служил в Африке; другое к моему другу, Шаберу, члену парламента, которого ты знаешь, и, наконец, третье к Петру Лефранку, чиновнику государственного совета.
— Какая досада! — вскричал молодой человек.
— Что значит твое восклицание? Ты знаешь этого Фелица Оианди, что ли?
— Да как же мне его не знать, когда это я сам ему нанес те побои, от которых ты его лечил!
— Что ты говоришь! Да он в четыре раза сильнее тебя!
— Да, но я изучил все тонкости искусства борьбы и поэтому одолел этого быка.
— А он мне и не намекнул на то, что это ты его так отделал.
— Как жаль, что я не знал, что ты его лечишь!
— Какое нам теперь до него дело! Он отсюда уехал, и ты, вероятно, никогда более с ним не встретишься.
— Ошибаешься, отец. Фелиц Оианди злой человек и мстительный. Попомни мое слово, что он поехал в Париж с целью устроить нам какую-нибудь большую неприятность.
— Ты с ума сошел. Станет он тебе мстить за то, что вы оба подрались, как два дурака. Бог весть почему.
— А в том-то и дело, отец, что все есть причина. Кстати, я уже давно собирался тебе все открыть, но медлил, опасаясь твоего гнева…
— Говори скорее, в чем дело! Терпеть не могу предисловий.
— Отец, ты, вероятно, помнишь Денизу Мендири, с которой я рос и воспитывался?
Доктор так сильно ударил по столу кулаком, что вся посуда зазвенела и вилки и ножи полетели на пол.
— Ну, так и есть! Любовная интрижка!
— Не интрижка, отец, а серьезная, искренняя любовь.
— Ты любишь Денизу? И для этой девчонки…
— Я люблю Денизу и женюсь на ней, отец.
Тут Юлиан передал отцу все подробности помолвки, происшедшей на посиделках, обиду, которую Дениза нанесла Фелицу, отставивши его полено, и предпочтение, оказанное ему. Когда он кончил, старый доктор задумался и потом сказал:
— Что же, сынок; хотя я и мечтал для тебя о другом браке, но, видно, делать нечего; что же касается этого Фелица, то я сегодня же напишу своим друзьям, чтобы они не слишком-то радушно принимали этого бездельника. Хотя я с тобой и согласен, что ему, вероятно, очень бы хотелось нам напакостить, но что же может он сделать?
— Не говори, отец! Когда я уезжал из Парижа, там было не особенно спокойно, ходили тревожные слухи. Ожидается государственный переворот, говорили громко, что президент республики хочет провозгласить себя императором. А ты сам знаешь, отец, что при подобных случаях всегда наступает реакция. Трудно ли какому-нибудь непорядочному человеку сделать донос и выставить нас ярыми республиканцами, социалистами даже?
— Ну, к чему пугаться? Времена Бастилии прошли, теперь нельзя бездоказательно погубить человека, занимающего известное положение в обществе; к тому же, мы оба не занимаемся политикой, непричастны ни к какой партии и поэтому нам бояться решительно нечего.
При этих словах доктор встал из-за стола и отправился писать своим друзьям, а Юлиан ушел спать.
Несколько дней доктор ходил пасмурный и мало говорил с сыном. Ему трудно было примириться с мыслью, что все его планы насчет женитьбы сына должны рушиться вследствие того, что подвернулась некстати эта девчонка! Но так как по природе доктор был добрейший человек и так как в конце концов счастье его единственного сына было для него дороже всего, он превозмог свою досаду и отправился к старику Мендири просить у него официально руки его дочери Денизы для своего сына Юлиана, как того требовал обычай. Радушный прием, оказанный доктору в семействе Мендири, красота и ласковое обращение Денизы окончательно утешили доктора и он от души прижал к сердцу свою будущую невестку.
Весь поглощенный приготовлениями к свадьбе, Юлиан совершенно забыл о Фелице Оианди; доктор же, со своей стороны по-прежнему не верил высказанным Юлианом опасениям.
Однако утром Бернардо прибежал, чрезвычайно встревоженный к доктору, в то время как он собирался вскрыть корреспонденцию, только что принесенную почтальоном.
— Здравствуй, мой милый, — сказал ему доктор, подавая ему руку. — Откуда ты это так бежишь?
— Из Сэр, — ответил молодой человек, вытирая платком вспотевший лоб.
— Что там нового?
— Много нового, доктор! Могу ли я видеть Юлиана? Мне нужно с ним поговорить.
— Ступай к нему в комнату, а я пока прочту свои письма. За завтраком поболтаем.
— Это ты, Бернардо! Что скажешь хорошенького? — приветствовал его Юлиан.
— К сожалению, Юлиан, кажется, кроме дурного, ничего сказать тебе не могу.
— Что случилось? Ты, кажется, совсем расстроен. Не случилось ли какого несчастья?
— Нет, несчастья-то ни с кем еще не случилось, но как бы с тобой не стряслась беда. Фелиц Оианди вернулся из Парижа такой гордый, самодовольный, что и не приступайся к нему; грозит, что многим тут пообрежет крылья, и ясно намекал на то, что именно тебе и твоему отцу несдобровать. Наконец, он вчера вечером зачем-то был в Лубериа у Денизы Мендири.
— Как это странно! — сказал смущенный Юлиан.
Вдруг дверь в его комнату растворилась и на пороге показался доктор, судорожно комкавший в руках какие-то бумаги.
— Боже мой! Что с тобой, отец? — вскрикнул испуганный Юлиан.
— Юлиан, сын мой! — сказал доктор, падая от изнеможения в кресло. — Ты был прав. Фелиц Оианди — твой смертельный враг и доказал это теперь на деле!
Голова старика упала на грудь, глаза закрылись и он лишился чувств.
Страшная опасность, грозившая его любимому сыну, сильно подействовала на этого энергичного человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93