Травин улыбнулся за спиной Ивана Михайловича и с готовностью согласился:
– Всегда рад, всегда рад. – И снова прочно уселся в кресло, словно и не собирался уходить, а только ждал прихода Заикина и Пташникова. – Итак?
* * *
Уже светало. Заикин медленно и тяжело подошел к подъезду гостиницы.
Дверь была заперта. Заикин нажал кнопку звонка и повернулся, прислонился спиной к двери. Пустынный одесский бульвар, набережная, море предстали перед растерянными глазами Заикина в рассветной утренней желтизне.
Заикин глубоко вздохнул и удивленно покачал головой.
Заспанный швейцар, громыхая ключами, открыл двери. Иван Михайлович сунул ему полтинник и тяжело и медленно пошел по тем же коридорам и лестницам, по которым три часа тому назад бежал, исполненный радостных надежд.
Он подошел к своему номеру, удивленно хмыкнул и покачал головой. А затем отворил дверь и вошел.
Куприн, Ярославцев, Саша Диабели и Петр Осипович Пильский спали. Кто в кресле, кто на кушетке, кто сидя за столом.
Заикин сел на стул и налил себе полный стакан водки. Выпить не торопился. Посмотрел сквозь водку на свет, понюхал ее, сплюнул и отставил стакан в сторону. И вдруг рассмеялся. Рассмеялся весело, беззаботно, все время удивленно покачивая головой.
Куприн первый открыл глаза, увидел сидящего на стуле Заикина и испугался его состояния:
– Что это с тобой, Ваничка?!
Тревожный голос Куприна разбудил остальных. Все вскочили, смотрели на Ивана Заикина.
– Ты что, Ваня? – спросил Ярославцев.
А Заикин уже хохотал в голос и все вытаскивал и вытаскивал из кармана какие-то бумажки. Собрал их воедино, вынул большой платок и вытер набежавшие от смеха слезы.
– Братцы! – с трудом сдерживая смех, проговорил он. – А ведь я теперь вроде как крепостной. Ей-богу!
– Ты что, с ума сошел? – спросил Пильский.
– Точно, – подтвердил Заикин. – Скорей всего что сошел. Вот вы люди грамотные – вы в этих бумажках хорошо разберетесь.
Заикин бросил на стол несколько листов плотной бумаги.
– Что это? – спросил Саша Диабели.
– Что?! – крикнул Заикин. – Купчая крепость на мое имение, которое теперь не мое, а господ Пташниковых! Контракт, по которому шестьдесят процентов всех доходов от демонстрации полетов принадлежит теперь господам Пташниковым. Обязательство мое, что за все поломки аэроплана плачу я сам. Обязательства господ Пташниковых высылать мне в период обучения столько денег, сколько нужно, чтобы с голоду не подохнуть! А это – чек на тридцать пять тысяч франков в контору господина Фармана в Париже за аэроплан. Аэроплан будет принадлежать тоже господам Пташниковым. И я теперь ихний, господский. Мне даже билет до Парижа был уже приготовлен!
Заикин увидел, что его потрясенные друзья потянулись к бумагам, лежавшим на столе, и крикнул:
– Смотрите, смотрите! Они, оказывается, вчера еще заготовлены были и во всяких конторах печатями заверены! Ну как, не крепостной я теперь, что ли?!
* * *
За столом в доме Пташниковых шел тихий семейный разговор. На месте Заикина сидел Травин.
Дмитрий Тимофеевич в одном жилете поднял рюмочку и сказал нормальным «светским» языком:
– Ну что же, выпьем за воздухоплавание, за дерзость ума человеческого, за прогресс. За все то, что может дать прирост капитала и упрочить наше положение. Положение дома Пташниковых!
Лица племянников были уже не глуповатыми, а внимательными и серьезными. Они подняли свои рюмки, и младший, Анатолий, сказал:
– Мон шер онкль, Дмитрий Тимофеевич! В следующий раз, когда вам придет охота начать разрабатывать неведомую доходную жилу, прошу вас не делать это столь многосложными путями и не устраивать столь унизительные для нас всех спектакли.
– Мои дорогие мальчики, – совершенно искренне произнес Дмитрий Тимофеевич. – Я прошу у вас прощения за все, что вам пришлось сегодня вынести от своего глупого, старого, но очень любящего вас дядьки. Пардон муа, но искусство требует жертв. Вы же не станете отрицать этого?
Добрейшая старушка Анна Ивановна ничего не понимала и улыбалась всем подряд.
* * *
Большая компания провожала Ивана Михайловича Заикина в Париж. Артисты цирка, борцы, журналисты. Был и франтик.
У вагона, чуть в стороне от всех, стояли Куприн и Заикин.
– Ну, прощай, старик, – тихо говорил Куприн. – Прощай, мой дорогой и хороший друг. Ты уезжаешь в нищету, в неизвестность, может быть, даже в смерть... Так будь же силен духом! – Куприн порылся в кармане и вытащил маленькую фигурку. – Говорят, приносит счастье. Возьми ее себе.
– Что за карлик? – спросил Заикин, разглядывая фигурку, вырезанную из черного камня.
– Будда.
– Спасибо. Прощай, Ляксантра Иваныч.
Вокзальный колокол пробил трижды.
– И вы все прощайте! – крикнул на весь перрон Заикин.
– Прощайте, Иван Михайлович!!! – завопил не очень трезвый франтик в соломенном канотье. – От это да! От это я понимаю! Это – человек!..
И тогда все закричали и замахали Ивану Михайловичу Заикину, а Куприн вынул носовой платок и высморкался, чтобы не заплакать.
– И ты будь силен духом, – тихо сказал ему Заикин. – Я скоро вернусь.
Все бросились к Заикину, и только один человек, стоявший неподалеку, остался на месте. Несмотря на то что он тоже некоторым образом провожал Ивана Михайловича, ему не хотелось себя обнаруживать. Поэтому он стоял в стороне, мило улыбался и даже помахивал ручкой.
Это был господин Травин – юрисконсульт господ Пташниковых.
* * *
В пять часов утра весенний Париж еще затянут черной дымкой. Это час горожан-рыболовов. Только в этот час могут они в спокойствии и тишине закинуть свои удочки в грязноватую Сену.
Спины рыболовов впечатывались в белесый клочковатый туман над водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34