Почти всю ночь я был вместе с танцами…”
Но мне не просто хотелось услышать его голос по телефону. На этот случай, если ничего больше не сработает, я хотел воспользоваться последним шансом.
Шел час за часом, и я все больше чувствовал себя загнанным в угол. То, чем я сейчас занимался — важное, жизненно нужное дело и могло спасти меня, но оно представляло собой лишь интеллектуальные упражнения, которые ничем не могли мне помочь: я чувствовал себя примитивным созданием, которое с отчаянием сотрясает прутья своей клетки.
Если я выйду из гостиницы, мне не удастся выскользнуть из ловушки: они будут сопровождать меня по улицам и, куда бы я ни пошел, будут идти за мной по пятам, и уж на этот раз не позволят мне оторваться, потому что прибыл Кишнар и они исполняют четкий приказ — подготовить меня к встрече с ним. Я начал понимать Шоду.
“Вы знаете женщин и должны понимать, как с этим справиться,” — Сайако.
Вокруг меня было достаточно людей, чтобы прикончить меня, просто навалившись и подавив количеством, но такую попытку они уже предприняли в лимузине, после чего недосчитались четверых, и на этот раз Шода поняла: единственный способ обрести уверенность в успехе — это вызвать Кишнара. Бросить для убийства меня команду любителей было тем же самым, что выпустить на арену “пласа де торос” (необученных крестьян) — вместо того, чтобы предоставить расправиться с быком подготовленному тореадору.
У нее было чувство стиля, у Шоды. На этот раз она хотела, чтобы все прошло четко, продуманно и изящно. Я догадывался, что этой ночью она молилась обо мне.
14.25.
Большинство свободных номеров размещалось на пятом этаже, потому что тут не было лифта, а лестница круто вздымалась кверху; древние ее ступеньки немилосердно скрипели. Вот что должно стать моим главным оборонительным рубежом: лестница. Если кто-то попробует подняться по ней, даже босиком, я сразу же услышу: ее скрипучий сигнал невозможно пропустить мимо ушей. Кишнару это, должно быть, известно. Он — профессионал и, едва лишь взглянув на здание и оценив его древность и конструкцию, он поймет, что лестницы в нем скрипят. Так что он попытается выманить меня на улицу, после чего останется лишь загнать меня в какое-нибудь темное место. Я совершенно не представлял, как ему это удастся сделать, но по мере того, как шли бесконечные часы, мне стало казаться, что я начинаю понимать или по крайней мере догадываться. Расстояние между нами неумолимо сокращалось, и я не мог не думать о нем.
К трем часам я спустился вниз и попросил поваренка принести мне к стойке поесть: омлет из двух яиц и тосты, жареные на масле — потолще и хорошо прожаренные, черт с ним, с протеином. Я сел у высокого окна справа, откуда был виден с улицы, что должно было убедить соглядатаев: я ни о чем не подозреваю и не ощущаю приближающейся опасности.
— Ну, мы тут погоняем лошадок! — Сдавленный смешок. Ал записал прибывших в книгу, не догадываясь, о чем идет речь, о каких лошадках, хотя был знаком с жаргоном пригородов Лондона.
— В Эпсоме вечно жуткая слякоть. — Снова хмыканье. Ал пожелал им приятного отдыха, не зная, ни что такое Эпсом, ни где он находится; Ал сказал, что вы, ребята, хорошо проведете время в “Красной Орхидее” и так далее — в то время как их соотечественник, несчастный загнанный “дух”, сидел над своей яичницей и тостами, стараясь не принимать во внимание тот факт, что с крыши дома на другой стороне улицы через стекло окна можно протянуть прямую линию к его голове, на другом конце которой дуло снайперской винтовки 22-го калибра “Ремингтон 40ХВ” с прицелом “Редфилд Олимпик”; одно легкое нажатие фаланги пальца — и осколки стекла засыпят стол, а маленький серый свинцовый цилиндрик прорвет кожу, проломит кость и войдет в мозг, вращаясь со скоростью двух тысяч оборотов в секунду, после чего весь мир, заключенный в этой черепной коробке, размажется по стенам; увы, печально, даже несколько мелодраматично, но вполне реальный факт, черт побери.
— Что за чертов Эпсом?
— Что?
Ковыряя зубочисткой в зубах. Ал смотрел на меня сверху вниз с ленивой насмешливой улыбкой.
— Ах это. Рядом с Лондоном, там проходят бега.
У меня мелькнула мысль, что ружьем они не воспользуются.
— А чего это они о лошадках болтали?
— Ал, ты меня просто убиваешь. — Ну и оборот. — Лошадки, рысаки — да не спрашивай меня, что к чему.
— Понял. Съедобно? — Он смотрел на яичницу.
— Просто превосходно.
— Если тебе что-то надо, только дай знать.
Он отошел, аккуратно ставя маленькие узкие ступни, чуть сутулясь под градом ударов, которые обрушила на него длань провидения. Ничего мне не надо, дорогой мой друг, хотя очень любезно с твоей стороны задать мне такой вопрос — но ты не одарен волшебной силой вернуть начало дня, воссоздать иную реальность и вернуть улице ее первозданную невинность, чтобы я мог через двери выйти на улицу, побродить между прилавков и тележек, с которых свисают цветастые коврики, и прицениться к свежайшей спелой гуаве, уплатить за нее непомерную сумму, оценив алчность купца, равную разве что моей — жадности к жизни.
Кто-то заорал за окном, и внезапно у меня на затылке стянулась кожа — но это всего лишь какой-то прохожий, гневно протестовавший, что велорикша чуть не сбил его. Мне придется быть куда более ловким и разворотливым, чтобы переиграть Манифа Кишнара, когда он явится ко мне.
— Хотите кофе?
Я отказался, поскольку не знал, что и когда мне придется делать, не представлял, когда мне на самом деле понадобится стимулирующий эффект кофеина, после которого волна энергии схлынет, оставляя по себе чувство усталости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103