Лиза поселила Першина в отдельный номер, круглый год принадлежавший
их семье, роскошный номер из двух больших комнат - гостиной с мягкой
мебелью и спальни с широкой, как поле, кроватью.
- Ну и кровать! - воскликнул Андрей, разглядывая диковинное ложе с
гнутой, как виолончель, спинкой, обитой ярким цветастым стеганым шелком.
Кровать была так велика, что даже двоим ничего не стоило в ней
потеряться: лечь и не найти друг друга.
- Как-то даже страшновато, - оробел Першин. - Одному в такой
кровати...
- Еще чего! - с вызовом дернула плечом Лиза. - Даже не надейся!
Неужели я оставлю своего больного без присмотра? Хороша я буду врач!
Он понял, что сопротивление бесполезно, пора сдаваться, все равно она
настоит на своем: не в ее правилах было отказываться от того, что она
задумала, не для того она привезла его в Бор.
Это был маленький, затерянный в лесу поселок на берегу реки. Одна
гладкая пустынная охраняемая дорога вела сюда от шоссе. Дремотная тишина
висела над лесными холмами и оврагами, и только в непогоду ее нарушал шум
деревьев, да изредка гул пролетающих самолетов прокатывался из края в край
над безлюдным пространством. Настоенный на тишине и лесных зарослях воздух
был так чист и прозрачен, что у приезжего с непривычки кружилась голова.
Воздух Бора, как средневековый бальзам, клонил в вещие сны, изгонял бесов,
открывал способность к ясновидению и рождал озарения свыше. Правда,
обитателям Бора редкий воздух не шел впрок, они не становились умнее,
благороднее, чище, волшебный воздух приносил им мелкую пользу, как
чернослив или свекла приносят пользу пищеварению. Нет, Бор не шел впрок
своим обитателям, как не идет впрок все, что добыто неправедно.
По России много таких мест укрыто от чужих глаз. Это были те самые
таинственные закрома Родины, куда отовсюду свозили все лучшее, что
водилось на свете и рожала земля. На особых фермах растили особый скот, в
особых прудах разводили особую рыбу, особые поля давали особые урожаи, и
особые плоды росли в особых садах.
О да, постояльцы пансионата знали толк, как должна быть устроена
жизнь, и похоже, вся страна для того и трудилась - недоедала, корячилась
натужно, чтобы они ни в чем не знали нехватки и отказа.
В пансионате предугадывали малейшие желания постояльца. Он даже мог
пригласить гостей без счета, сколько вздумается, всех обязаны были
накормить и обласкать; при желании постоялец оставлял гостей ночевать.
Это было очень удобно для тех, кто имел любовниц: никто не спрашивал
документов, не докучал расспросами, не домогался узнать, кем приходится
женщина и кому.
Вышколенный услужливый персонал делал жизнь в пансионате удобной и
легкой. Безмолвная челядь исправно служила круглые сутки, оставаясь
незаметной, и готова была предстать пред очи по первому зову. Челядь
понимала манеры и обхождение, хорошо знала свое место, но главное,
помалкивала; умение держать язык за зубами ценилось здесь превыше всего:
сведения о пансионате персонал обязан был хранить, как государственную
тайну.
Между тем пансионат Бор на самом деле был государственной тайной.
Как, впрочем, и другие подобные пансионаты: "Сосны", "Лесные дали" и
прочие, прочие...
Пансионат скрывали, как важный военный объект, дороги к нему были
закрыты, каждая машина имела пропуск, номера всех машин заносили в
специальный журнал. Контрольно-пропускные пункты, глухие заборы и
сигнализация стерегли лес, как зеницу ока. Служба безопасности бдительно
охраняла все входы и выходы, держала под присмотром каждую щель и
окрестности, патрули прочесывали местность день и ночь.
Обитатели пансионата жили спокойно, уверенные в своей безопасности.
Сказочный воздух, как отмечалось, не шел им впрок и не способствовал
развитию ума и таланта, они по-прежнему не понимали, что происходит за
забором, что творится вокруг, куда клонится жизнь, - не понимали и не
хотели понимать.
Всех, кто их кормил и содержал, они определили в быдло, в рабочий
скот, необходимый для их благополучного существования, они презирали эту
безликую массу, от имени которой они управляли страной, - презирали, не
подозревая, что сами они - всего лишь унылая бездарная саранча, способная
все пожрать.
Обслуживающий персонал жил в полукилометре от самого пансионата в
отдельном поселке из десяти больших домов. Разумеется, челяди перепадало
кое-что из того, чем владела номенклатура. Челядь подкармливали, чтобы
служила верно - не за страх, за совесть. Она была надежно защищена от
невзгод, в которых прозябало прочее население: все, кто обитал в поселке,
не знали житейских забот.
Это было райское место, изолированное от остального мира, заповедник,
остров счастья, сказочная земля, мечта, осуществленная наяву. Это был
особый лагерь, зона наоборот, где зэки имели все, о чем можно мечтать. И
все же это была зона, загон, окруженный ненавистью голодных.
Челядь, как водится, ненавидела тех, кому служила. Ненависть
рождалась из зависти - челядь, как никто, знает, чем владеют хозяева, она
ненавидела их за то, что вынуждена им служить, и мечтала оказаться на их
месте.
Время в пансионате текло неторопливо и безмятежно. По вечерам черные
лимузины привозили начальников из Москвы, утром приезжали за ними, чтобы
отвезти на работу. Постоянно в пансионате жили преимущественно домочадцы -
жены, дети, бабушки с внуками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117