.. Подрастая, юная поросль постигала законы
стаи: с кем знаться, откуда дует ветер, как повернуться... В неторопливых
прогулках по аллеям, в бассейне, на теннисных кортах, в сауне решались
судьбы: устраивались карьеры, слаживались браки, готовились награды и
назначения.
Вести о том, что происходит за забором, долетали сюда, как будто из
немыслимой дали. Нет, в каждом номере, у каждого постояльца исправно
работал телевизор, библиотека получала множество газет, но это как бы не
имело отношения к жизни пансионата. Да, в мире что-то происходило, но это
было где-то далеко, на другой планете, в другом измерении. Люди за забором
были для обитателей Бора, как муравьи, которые копошатся в своих
муравейниках, без них нельзя обойтись, но лучше о них не знать, не думать;
пусть приносят пользу и не мешают жить.
Непоколебимая тишина владела Бором изо дня в день, из месяца в месяц,
из года в год, и понятно было: так есть, так и останется впредь.
Пансионат знал лишь одно исчисление времени: от еды до еды. А какая
там была кухня! Меню напоминало грезы чревоугодника. Чем беднее и голоднее
жила страна, тем вкуснее и обильнее кормили в Бору, потому что полнота
счастья познается в сравнении: настоящую радость приносит лишь то, что
есть у тебя и нет у других.
Любитель поесть, Першин вспоминал изредка, как его кормили в Бору,
однако чаще он вспоминал Бор совсем по другой причине: лес там был утыкан
вентиляционными шахтами.
Тоннель, соединяющий Москву с аэропортом Домодедово, имел ответвления
в Бор, где под землей был устроен запасной командный пункт. Бункер
соединялся с пансионатом, мощная система жизнеобеспечения держалась в
постоянной готовности, обширные продуктовые склады регулярно обновлялись.
В случае нужды тоннель можно было использовать для скрытой эвакуации
номенклатуры из Москвы: в пансионате удобно было переждать тяготы и
превратности смутного времени - войну, бунт, чуму, холеру...
Бетонные стволы шахт сверху прикрывали четырехскатные навесы из
белого оцинкованного железа, доступ в шахту закрывали решетки с люками,
вниз вели крутые металлические лестницы.
Под землей шахты соединялись горизонтальными ходами, по которым
тянулись пучки труб, укутанные толстыми чехлами тепловой изоляции. При
желании можно было под землей уйти из пансионата и выбраться на
поверхность далеко в лесу.
Близость аэропорта Домодедово была удобна для срочного бегства.
Однако на этот случай была продумана и другая возможность: в деревне
Астафьево, неподалеку от Бора, где находилось подсобное хозяйство
пансионата, - фермы, поля и парники, был построен тайный аэродром -
бетонная полоса, замаскированная деревьями и кустами.
Нескончаемые тоннели, огромный бункер и подземные склады были
рассчитаны на длительное пользование, сам пансионат был построен как
секретный объект, скрытый в лесу от чужих глаз. Ни одна дорога не была
здесь прямой, чтобы не открывать обзор и перспективу, дороги кружили
плавно и просматривались в лесу лишь на короткое расстояние - от поворота
к повороту. И хотя пансионат располагался на холме, его нельзя было
заметить ни с одной точки окрестностей: здание было опущено в широкий
кратер посреди холма, густой лес закрывал его со всех сторон.
Все плоскости - крыши здания и пристроек были удобны для посадки
вертолетов, однако постояльцы никогда не думали о бегстве. Жизнь
пансионата казалась им незыблемой - на века. Страна воевала, они понятия
не имели, что такое война, как, впрочем, и обо всем остальном: не знали,
не ведали.
Им невдомек было, что такое жизнь впроголодь, как стоят в очередях,
где добывать еду, одежду и прочее, прочее, без чего нельзя обойтись. Они
были надежно ограждены от забот, от всего, что обременяет жизнь.
Сытые, довольные, уверенные в себе, они наслаждались существованием и
были прочно отрезаны от окружающего мира; их не касались горести и
невзгоды, которые одолевают всех нас, и казалось, обитатели пансионата не
подвластны случайностям и несчастьям, не подвержены стихийным бедствиям,
превратностям судьбы, даже самому времени.
Это был заповедник безмятежности, довольства и покоя, остров счастья
в море бед. Жизнь в Бору так разительно отличалась от всего, что творилось
вокруг, что Першина то и дело брала оторопь и, ошеломленный, он
подозрительно и недоверчиво озирался.
Ну, не могло такого быть, не могло! Чтобы гигантская немазанная
телега государства так немилосердно скрипела, кренилась, едва ковыляла по
ухабам, плелась кое-как, вкривь и вкось, через пень-колоду и вот-вот
готова была рухнуть, рассыпаться на куски, и в то же время такая тишь,
покой, сладкий сон. Что-то странное заключалось в существовании Бора,
некий абсурд, причуда больной фантазии, извращенное воображение. Как,
например, в том, что в проливной дождь по аллеям пансионата разъезжала
поливальная машина и тугими струями хлестала асфальт.
Поразительно было отсутствие в пансионате наглядной агитации. Здесь
не стояли стенды, не висели плакаты и транспаранты - ни один лозунг днем с
огнем нельзя было сыскать. Понятно, это требовалось там, за оградой, для
других, кого следовало понукать и куда-то вести - в даль, к химерам. А
здесь, что ж, для себя это было ни к чему, лишние хлопоты, пустая затея.
Никакие перемены в стране не задевали Бора. Менялись вожди,
правительства, конституции, сама коммунистическая партия рухнула, как
гнилое дерево в непогоду под ветром, - в Бору ничего не менялось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117