Этим Пряхин и
занимался наравне со всеми.
Михаил Пряхин по прозвищу Руль уже был женат дважды: один раз в
Касимове, другой в Рыбинске, оба раза неудачно. Жены его, хотя и не были
знакомы между собой, сходились в одном: ветрогон.
Обе жены то и дело попрекали его, называя непутевым, обе прогнали
после недолгого совместного проживания, и обе порознь, не сговариваясь,
произнесли схожие слова: чем такой муж, лучше уж никакого.
Он пытался еще устроиться - в Кимрах, в Спас-Клепиках, в Чухломе:
одинокие женщины имелись повсюду.
Пряхин особенно не раздумывал, не выбирал строго - прибивался без
затей и претензий, и, казалось бы, королев среди них не было, а ни одна
долго не выдерживала, каждая вскоре указывала на дверь.
Надо сказать, уходил Пряхин легко, впрочем, как и сходился. Он не
страдал, не темнел лицом, а подхватывал чемодан и уходил, насвистывая,
точно и сам был рад.
Но Пряхин отнюдь не радовался, в бездомной жизни мало радости, но
особой привязанности к кому-либо он до сих пор не испытывал.
Нет, он не был гулякой или горьким пропойцей, употреблял в меру и
больше для общения, чем из потребности, но он любил застолье, душевный
разговор, и когда жил с одной женщиной, о других не думал, не
заглядывался.
И на чужой шее Руль никогда не сидел, захребетником не слыл, в чужом
прокорме не нуждался, ничего такого за ним не водилось.
Так что жизнь он вел вполне домашнюю и ужиться с ним было бы легко,
если бы не одно обстоятельство: Пряхин то и дело пропадал из дома.
Это было вроде непонятной хвори, он и сам толком не мог объяснить.
Причины Руль не знал, путных слов не находил, но если кто-то его звал,
Пряхин никогда никому не отказывал. Бывало, выйдет на минуту и пропадет
невесть где; любой прохожий мог увести его без труда.
Пуще всякой затеи он любил душевный разговор, дружескую застольную
беседу - неважно, где и с кем, с давним знакомым или с первым встречным.
Ему случалось зайти к соседу за безделицей и проторчать полночи в
разговорах, а иногда он шел мимо чужого двора и вдруг сворачивал
необъяснимо, забыв куда и зачем идет; дома или в другом месте его ждали
часами.
Повод значения не имел, был бы собеседник. Зимой обычно располагались
на кухне, летом на дворе, в тени, под деревьями, а то и в зарослях на
траве или на берегу реки, но чаще всего он засиживался в чайной, где
болтал о всякой всячине.
Стоило кому-нибудь поманить его на дороге - устоять он не мог. Не
имел сил отказаться.
Ах, как сладко сидеть в тепле и дыму, млея от духоты, и талдычить
уютно о том, о сем под сбивчивый гомон и звяканье посуды, или найти
укромное местечко в заброшенном саду, на пустыре, в сарае, где можно
славно посидеть; его жены и подруги то и дело выуживали его из разных
мест, куда его занесло ненароком и где он прочно застревал.
- Зарулил невзначай, - бормотал он растерянно и виновато улыбался
щербатым ртом.
Будь это редкостью, можно было бы снести, но такое случалось довольно
часто - кого угодно выведет из себя. По крайней мере женщины, с которыми
он жил, то и дело доходили до белого каления. И даже кроткая, безответная
Нюра, подруга из Чухломы, не стала терпеть.
После каждого случая Пряхин клялся и божился - все, конец, больше не
повторится; он и сам верил искренне, что сдержит слово, и не думал его
нарушать, но стоило кому-нибудь кликнуть его - он тут же забывал все
клятвы.
Когда жена или подруга отыскивали его, он пугался необычайно, цепенел
и в первую минуту прятал глаза, замирал от страха; его костлявое, с
ранними морщинами и впалыми щеками лицо бледнело, а корявой жесткой
плотничьей ладонью он неловко приглаживал редкие волосы; к тридцати годам
у него просвечивала плешь.
Пряхин знал, что спасения нет, и в предчувствии скорой расплаты
начинал строптивиться, как бы показывая всем, что он сам, сам по себе и
волен поступать, как ему вздумается.
- Ты чо?! Чо пришла?! - спрашивал он, супя брови и хмурясь. - Да,
сидим! Зарулил... А чо? Я, што ль, за подол твой держаться должон?! - он
постепенно распалялся и впадал в крикливый кураж. - Чо тебе надо?! Хто ты
мне?! Отец - мать?! Чо ты за мной ходишь?! Стреножить хочешь?! Не дамся!
На, выкуси! Глянь на нее... нашлася... За ворота не дает выйти! А ну, вали
отсюда! Вали, вали... Сам приду, когда захочу. А не захочу, так и не
приду! Поняла?!
Вернувшись после домой, он покаянно молчал, пожевывая щербатым ртом,
и не знал, куда деться.
Впрочем, это не вся правда. Числился за Пряхиным и другой порок:
стоило ему выпить, он начинал без удержу врать, такую нес околесицу - уши
вяли.
Язык у него развязывался после первой рюмки. Сначала Пряхин начинал
подвирать, потом врал и хвастал напропалую, не в силах остановиться.
Незнакомым людям он назывался следователем или журналистом, а то и актером
или даже вовсе футбольным судьей. Если кто-то не верил, Пряхин, доказывая,
спорил до хрипоты.
Первая жена прогнала его после дня своего рождения. Она и так уже
была сыта по горло, а то, что стряслось, было последней каплей.
Целый день Антонина сновала по кухне и парилась у плиты. Пряхин
слонялся по дому и топтался в дверях, томился в ожидании праздника. Уже
был накрыт стол, вот-вот могли появиться гости, когда Тоня попросила
сходить за хлебом; Пряхин отправился в булочную. Он возвращался, когда
вдруг увидел стоящую на дороге с поднятым капотом "Ниву", водитель копался
в моторе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12