Только женщин не водить и пьянок
чтоб не было. Мужик мой не любит таких квартирантов.
- Обещаю: ни то, ни другое.
- Тогда пошли.
Позавтракав, переодевшись, натянув плавки, отдав хозяйке паспорт и
выспросив, что где находится, Михальченко собрался было идти, когда она
сказала:
- А что же так ненадолго? К нам редко кто на три дня приезжает.
- Командировка. Служба такая, - ответил он и ушел.
Еще сидя в автобусе, спускавшемся к заливу, слева на степном берегу
Михальченко заметил скопище легковых машин и палаток и понял, что это
автодикари. Сюда он прежде всего решил и наведаться. У него, правда,
имелся адрес местного напарника-фотографа, у которого проживал Локоток,
дала Ольга Лынник, но идти туда он не хотел.
В джинсах, кроссовках и майке, покрыв голову каскеткой и кинув за
плечо сумку с полотенцем, Михальченко налегке двинулся вдоль берега.
Автостоянка дикарей оказалась палаточным городком со своими улицами и
тупичками. Возник он стихийно, поселковые власти боролись с ним, но
безуспешно, и постепенно автогородок как бы узаконил свое существование.
Здесь, в стороне от шумных цивилизованных пляжей и, словно нарисованных на
театральном заднике, корпусов пансионата, территорию обнесли слегка
обструганными досками, очень белыми рядом с загоревшими лицами и телами.
Палатки были расставлены ровными рядами, получились этакие стриты и авеню.
На одной кто-то даже повесил надпись "Аризона". Из ближних камышей тянуло
стоячей вонючей водой. Гремели транзисторы и магнитолы. Под котлом,
стоявшем на кирпичах, гудела паяльная лампа, лениво и почти бесцветно в
свете яркого солнца горела портативная газовая плита, дымили мангалы,
что-то жарилось, шкварилось, варилось, над всем витал дух кухни. Мужчины
возились у машин или забивали "козла", с криком носились дети. Кто-то к
фонарному столбу приспособил розетку и сейчас брился. Метрах в ста в
стороне возвышалась куча мусора, отходов этого табора, и ветер доносил
оттуда вонь гниения.
Михальченко понял, что среди здешней публики пляжных фотографов
искать бессмысленно. Побродив еще минут пятнадцать, он двинулся к пляжу
пансионата. Найдя местечко возле двух женщин с детьми, жевавшими персики,
он разделся, оставил спокойно вещи и пошел купаться. Отплыв подальше,
теперь видел всю пляжную полосу: одни устроились в тени под навесом,
другие лежали на солнцепеке, третьи, сидя, резались в карты, иные читали,
прикрыв головы панамами или полотенцами, он даже видел чьи-то ноги,
торчавшие в кабине для переодевания. Но того, кого он искал, не было.
Трижды Михальченко заплывал, то беря правее, то левее, меняя точку обзора.
Однако безуспешно.
После обеда он отправился бродить по поселку по другую сторону шоссе,
где были жилые дома, магазины. Народу было мало, попадались, пожалуй,
только местные жители, послеобеденный сухой зной разогнал курортников.
Когда стало темнеть, Михальченко заглянул на территорию пансионата.
Побродив по немногочисленным заасфальтированным дорожкам, он зашагал
домой. Привыкший к терпеливым упорным поискам, не очень огорчался пустым
первым днем: крыша над головой и харч есть, уже хорошо сориентировался,
что и где. Побаливали плечи, видно, обгорели...
От ужина Михальченко отказался. Выпил только стакан молока с хлебом и
лег спать. Постель была удобная, ровная, без ямин, свежее белье приятно
холодило горячие плечи и спину. И благостно вздохнув, он уснул...
Встал рано, в половине седьмого. Осторожно ступая, чтоб не разбудить
хозяев, пошел в туалет, но услышал на кухне голоса.
После бритья и умывания он был приглашен к завтраку. Съел яичницу,
выпил стакан чаю и, взяв сумку, отправился на пляж, на этот раз
намереваясь пройти туда через территорию писательского дома творчества. И
тут возле почты увидел человека с двумя фотокамерами через плечо - его
окружило несколько курортников, он раздавал им вложенные в конверты
фотографии. Михальченко придержал шаг, чтоб разглядеть получше фотографа.
Было ему лет сорок. Сухой, темный от загара стручок, поджарый, узколицый,
с длинными выгоревшими волосами, одет он был в стоптанные, впитавшие много
пыли синие кеды, в почти обесцвеченную солнцем нитяную сиреневую
безрукавку и истертые серые вельветовые брюки.
Когда фотограф освободился и направился к воротам дома творчества,
Михальченко догнал его и опередив на шаг, поздоровался. Тот общительно
ответил, они пошли рядом.
- Работы хватает? - спросил Михальченко.
- Слава Богу! - взмахнул тот обеими руками. - Зимой люди хотят
вспоминать, какими красивыми они были летом... Только приехали? -
посмотрел он на белое с легким розовым отсветом лицо Михальченко.
- Да. Вчера.
- Поздновато. Но недели две-три хорошей погоды гарантирую.
- Вы что тут, без конкуренции? Видел, как вас окружили.
- Наша фирма конкуренции не боится.
- Большая фирма?
- Я и мой напарник.
- Случайно не Леня Локоток?
Словно споткнувшись, фотограф остановился:
- Вы его знаете?
- Земляки. Он и сам фотографироваться любит. Не показывал немецкий
журнал? Леня там все страницы заполнил. Реклама, но и бабки хорошие за это
платят.
- Показывал. Видел я. Что сказать? - вздохнул фотограф. -
Экстракласс: пленка, оптика, бумага, химикаты!
- Где он? Хочу повидать.
- Вчера дневным рейсом улетел уже домой. До следующего года.
У Михальченко было ощущение, что его отхлестали по физиономии,
хотелось схватить этого человека за грудки, встряхнуть, чтоб дернулась
голова и крикнуть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78