это непосредственное осознание законов и их
возможных комбинаций для создания ценностей, не имеющих прецедентов в
природе. Я не знаю, нужна ли для этого мутация вида или достаточно
внутривидового изменения, чтобы произошел скачок, равный осознанию
человеком своей способности мыслить отвлеченно. Я знаю только одно. Что
если сейчас бывают моменты творчества и это самые счастливые для человека
моменты, когда он на мгновение вступает в гармонию с собой, с миром и с
законами, им управляющими, то только нехватка какого-то последнего условия
мешает ему жить в этой гармонии все время. Но если есть предпосылками, то,
значит, есть надежда на реализацию, а значит, опять возможен золотой век,
где человечество будет в состоянии охватить сущность необходимых для него
явлений. Мы идем к этому. Массовидность творчества говорит об этом. Нужен
какой-то последний толчок. Наука должна найти его. Поэзия должна создавать
предпосылки для счастливой встречи с ним. Мы сейчас люди стебля, но уже
завязывается зерно.
Верите? - спросил он. - Нас ожидает скачок в мышлении. Человек будет
понимать сущность явлений без анализа. Простым созерцанием. Законы будут
отпечатываться в мозгу, как на фотопластинке. Верите?

20. - СТОП, - СКАЗАЛ Я
- Как я могу в это поверить, подумайте сами?.. - сказал я. - Я
ученый. Это красивая гипотеза, не больше. Фантастика. Можно даже логику
построить. Но ведь вы же сами утверждаете, что логика - это связь между
известными фактами, а разве этот факт известен?
Говорю, а самому тошно. Потому что я в это поверил сразу.
Безоговорочно. Гипноз, наверно. А может быть, потому, что именно эта
догадка мелькнула у меня самого как единственно возможное объяснение акта
творчества.
- Значит, не верите, - сказал он и облегченно вздохнул.
И засмеялся.
- Не могу больше, - сказал он.
- Вот и отлично. Вот и отлично, дорогой мой.
- Хотите, расскажу еще несколько баек?
- Стоп, - сказал я. - Довольно.
- Это все пустяки, дорогой учитель. Клоунада. Я все наврал в
старинном духе. Фантастика.
- Врете. Вот теперь вы врете.
- Какая разница, - сказал он, и лицо у него стало светлое и
отрешенное. - Смех и слезы, дорогой учитель. Нет ничего на свете, дорогой
учитель, над чем нельзя было бы посмеяться. И легче всего над слезами.
Даже над трагедией Шекспира можно. Может быть, смех - это единственное,
что нас отличает от животного. Смеется только человек.
- Ну, подумайте, что вы говорите, - сказал я. - С вами всегда
влипаешь и нелепые дискуссии. Вы же прекрасно знаете, что есть вещи, над
которыми не посмеешься. Тот же "Гамлет", например. Иначе я не знаю, что
такое смешно.
Это была моя ошибка - которая по счету?
- Ерунда. Вы знаете, что такое смешно, - сказал он спокойно. - Вот,
например, идет трагедия "Гамлет". Принц Гамлет читает монолог "Быть или не
быть". И тут у него падают штаны... И дальше он читает монолог,
придерживая штаны... А они падают и падают... А еще смешней, если они
падают, когда принц проклинает свою мать, а за стенкой лежит труп Полония.
А штаны все падают... падают...
- Перестаньте...
- А еще смешней, если штаны падают во время поединка с Лаэртом...
Я уже давно смеялся каким-то дрожащим козлиным смехом - я представлял
себе дуэль без штанов, а в горле у меня закипали слезы. Оказывается, над
Гамлетом (над Гамлетом!) можно было смеяться. Я перестал блеять и
посмотрел на него. У него широкий рот был искривлен в улыбку, а по щеке
бежал ручеек. Мне казалось, что я гляжусь в зеркало.
- Вы чудовище... - сказал я.
- Я человек, - сказал он. - А вы посмеялись над предположением, может
быть самым важным в истории человечества.
А что, если это всерьез? После этого я пошел к директору и все
уладил. Три с половиной часа разговора - ему решили простить и на этот
раз. Пусть только уедет в экспедицию. Экспедиция должна быть чрезвычайно
интересной. После этого он подошел ко мне и сказал, что не едет.
- Я совершенно серьезно, - сказал он. - Я не еду с вами в экспедицию.
Я почувствовал усталость и отвращение. Этого было достаточно даже для
меня.
- ...Ну что ж, - сказал я. - Вы подписали свое увольнение.
- Да-да, я знаю, - сказал он. - Мне пора уже уходить. Я и так
чересчур задержался в археологии.
Мне уже все как-то было все равно - не знаю, можно ли так сказать. Я
вдруг как-то сразу понял - это же смешно, ему же действительно в науке
делать нечего. То, что я смутно чувствовал, подтвердилось. Я почувствовал
облегчение. У облегчения был хинный привкус.
- Могли бы хоть раньше сказать. Сколько я хлопотал за вас. Думаете,
приятно?
- Я тогда еще не знал, что ухожу.
- Что же изменилось?
- Мне скучно ехать с вами. Я понял, что вы найдете при раскопках.
- Понятно. Творческий акт. Догадались, не заглядывая под землю. Так
что мы, обыкновенные люди, там найдем?
- Нет уж, - сказал он. - Поезжайте и найдите. С вами поедет мое
письмо. Когда найдете, вскройте. А то опять не поверите. Итак... мы
прощаемся с вами...
Он опять засмеялся.
- Стоп, - сказал я. - Стоп.
Ну что ж, оставалось только поехать и доказать ему и самим себе, что
мы и есть венец творения, и что по-другому мыслить пока что не
предвидится, и что он не мог угадать, что мы там найдем среди старых
костей. И этим покончить с бредовыми идеями, которых за последнее время
расплодилось что-то чересчур много вокруг меня, тихого человека.

21.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21