Это была та смесь
испепеляющего азарта и почти суеверного отчаяния при мысли, что рассказ
может не подтвердиться, которая открывает человеку глаза на свои истинные
желания, на самого себя, на свое призвание, которую мы зовем прозрением.
Забыты были и Горный институт, и распоряжение начальства, и само
начальство.
Я немедленно повернул экспедицию в сторону Соленого озера. А ведь я
считался спокойным человеком, выше всего ставил невозмутимость и занимался
гимнастикой по системе Миллера и лаун-теннисом. Это было, конечно, большим
проступком, но я не мог устоять перед желанием подобрать кости мамонтов.
Я подобрал их. Я вернулся. Меня постигло жестокое разочарование.
Меня посылали для сбора неизвестной фауны, а я вместо нее привез
давно и хорошо всем известного мамонта. Пришли ящики. И хотя мамонт не
представлял особого интереса, все же раскрыли один из самых длинных
ящиков, сняли крышку, и с первых же шагов обнаружились такие признаки
кости, которые позволили с уверенностью сказать, что это не мамонт. Что же
это? Это было какое-то совершенно новое, неизвестное гигантское животное.
Разочарование сменилось острым интересом, который удесятерил внимание и
осторожность препараторов.
Высящийся ныне в Историческом музее колоссальный скелет индрикатерия
- 5 метров высоты - навсегда останется для меня памятником первого успеха.
И вот теперь мы едем в экспедицию без этого клоуна, несмотря на то,
что едем из-за него.

9. БЕЗ ТАБЛЕТОК
Его выгнали прежде всего потому, что от него все устали.
Началось с того, что я спросил:
- А почему вы, собственно, заинтересовались Митусой и Леонардо?
Это было неосторожно.
- Митусой я заинтересовался потому, что я не знаю иностранных языков,
- сказал он.
- При чем тут иностранные языки?
- Начало нашего тысячелетия ознаменовано необычайными поэмами, -
сказал он. - В Германии "Песнь о Нибелунгах", в Испании "Романсеро о Сиде
Кампеадоре", в Англии - "Баллады о Робин Гуде", во Франции - "Песнь о
Роланде", в России - "Слово о полку Игореве". Славянский мне было изучить
легче, чем другие языки.
- Ну и что?
- Такое впечатление, что все силы творчества в начале тысячелетия
ушли в поэзию. Причем безымянную.
- Допустим. Ну и что из этого?
- А то, что эпоха Возрождения, середина тысячелетия, должна была
оказаться сильной в творчестве с рационалистическим оттенком. Так оно и
было. Литература философствовала, драма стала публицистичной,
изобразительные искусства смыкались с наукой.
- Ну, это известно. А что дальше?
- А то, что если взять человечество как общество, а не сумму людей,
как организм, - то первые два этажа уж очень похожи на первые два этапа
теории отражения, то есть на живое восприятие и на абстрактное мышление, и
следующий конец тысячелетия должен ознаменоваться практикой в области
творчества. А что это значит?
- Вот именно, что это значит? - сказал я. - Загибщик вы. Творчество и
есть практика. Какая еще может быть "практика в области творчества"? И в
начале тысячелетия творили, и в середине, и сейчас творят.
- А что сейчас творят? - спросил он. - Где уникальные произведения
культуры, где великие творения, где синтез? Все анализ, исследования,
открытия, теории, долбежка частиц, разброд, развал, поиски истины.
Разбирают вселенную, как часики, потом собирают обратно - остаются лишние
детали. Разве это творчество?
- Истину всегда искали - и нравственную и научную.
- Факт. Но для чего? Почему так много исследований и открытий и так
мало изобретений?
- Это сейчас-то мало? Да их полно. Только и слышишь...
- Вот именно слышишь! А их должно быть столько, чтобы о них не было
слышно. Вы же не слышите о том, что еще выпустили пару туфель или
автомобиль. О них не сообщают, их делают. Нет, наше время не любит
изобретений. Оно любит исследования. Кому трудней всего? Изобретателю. А
исследователю? Все институты научно-исследовательские. Разве не так? А
почему? Исследование - это значит исследование того, что природа изобрела.
А изобретение - это человеческое создание, продукт творчества, синтез.
- Без исследований не будет изобретений.
- Правильно. А без изобретений вообще ничего не будет. Жизни не
будет. Человек от обезьяны отличается не исследованием дубины, а
изобретением дубины. А сейчас изобретателя, по сути дела, боятся. Потому
что он дезорганизует производство. А уже давно пора производить не просто
предметы, а изобретения. Производство должно производить изобретения.
Тогда никакой дезорганизации не будет. Будут планировать изобретения - и
все.
- А где их напасешься? Изобретение - это не туфли, не автомобиль, -
сказал я.
- Вот именно. А почему? Потому что никто не знает, что такое
творчество, с чем его едят и как его вызывать, - сказал он и добавил
как-то нехотя: - А вот Леонардо знал.
- А откуда вам это известно?
- По результатам. Один список его изобретений занимает десятки
страниц. Не прочтешь. Устанешь, - сказал он устало.
- Леонардо - гений, - торжествующе сказал я.
- Гений! - почти крикнул он. - А не кажется ли вам, что у него способ
мышления был другой, не такой, как у нас? Не кажется ли вам, что гений -
это тот, кто нащупал другой способ мышления? А остальные так... Логикой
орудуют.
- Ну, знаете!
- Что "ну знаете"? Что такое логика? Инструмент. А инструменты
стареют. Вас же не пугает, что евклидова геометрия устарела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21