Длинным, двуручным мечом средневекового палача, гибким как бич, я
убивал бесчисленное множество людей, они шли ко мне справа и слева, муж-
чины и женщины, все нагие; шли молча, склонив головы, покорно вытягивая
шеи. Сзади меня стояло неведомое существо, и это его волей я убивал, а
оно дышало в мозг мне холодными иглами.
Ко мне подходила голая женщина на птичьих лапах вместо ступней ног,
из ее грудей исходили золотые лучи; вот она вылила на голову мне при-
горшни жгучего масла, и, вспыхнув точно клок ваты, я исчезал.
Ночной сторож Ибрагим Губайдуллин, несколько раз поднимал меня на
верхней аллее "Откоса" и отводил домой, ласково уговаривая:
- Засэм гуляйш больной? Больной - лежать дома нада...
Иногда, измученный бредовыми видениями, я бежал к реке и купался, -
это несколько помогало мне.
А дома меня ожидали две мыши, прирученные мною. Они жили за деревян-
ной обшивкой стены; в ней, на уровне стола, они прогрызли щель и вылеза-
ли прямо на стол, когда я начинал шуметь тарелками ужина, оставленного
для меня квартирной хозяйкой.
И вот я видел: забавные животные превращались в маленьких, серых чер-
тенят и, сидя на коробке с табаком, болтали мохнатыми ножками, важно
разглядывая меня, в то время, как скучный голос, - неведомо чей - шеп-
тал, напоминая тихий шум дождя:
- Черти делятся на различные категории, но общая цель всех - помогать
людям в поисках несчастий.
- Это - ложь! - кричал я, озлобляясь. - Никто не ищет несчастий...
Тогда являлся Никто. Я слышал, как он гремит щеколдой калитки, отво-
ряет дверь крыльца, прихожей и - вот он у меня в комнате. Он - круглый,
как мыльный пузырь, без рук; вместо лица у него - циферблат часов, а
стрелки из моркови; к ней у меня с детства идиосинкразия. Я знаю, что
это - муж той женщины, которую я люблю, он только переоделся, чтоб я не
узнал его. Вот он превращается в реального человека, - толстенького, с
русой бородой, мягким взглядом добрых глаз; улыбаясь, он говорит мне все
то злое и нелестное, что я думаю о его жене и что никому, кроме меня, не
может быть известно.
- Вон! - кричу я на него.
Тогда за моей спиной раздается стук в стену, - это стучит квартирная
хозяйка, милая и умная Фелицата Тихомирова. Ее стук возвращает меня в
мир действительности, я обливаю голову холодной водой и через окно, чтоб
не хлопать дверьми, не беспокоить спящих, вылезаю в сад, - там сижу до
утра.
Утром, за чаем хозяйка говорит:
- А вы опять кричали ночью...
Мне невыразимо стыдно, я презираю себя.
В ту пору я работал как письмоводитель у присяжного поверенного А. И.
Ланина, прекрасного человека, которому я очень многим обязан. Однажды,
когда я пришел к нему, он встретил меня, бешено размахивая какими-то бу-
магами и крича:
- Вы - с ума сошли! Что это вы, батенька, написали в апелляционной
жалобе? Извольте немедля переписать, - сегодня истекает срок подачи.
Удивительно! - Если это - шутка, то - плохая, я вам скажу!
Я взял из его рук жалобу и прочитал в тексте ее четко написанное чет-
веростишие:
- Ночь бесконечно длится.
Муке моей нет меры!
Если б умел я молиться!
Если бы знал счастье веры!
Для меня эти стихи были такой же неожиданностью, как и для патрона; я
смотрел на них и почти не верил, что это написано мною.
Вечером, за работой, А. И. подошел ко мне, говоря:
- Вы извините, я накричал на вас! Но, знаете, - такой случай... Что с
вами? Последнее время на вас лица нет, и похудели вы ужасно.
- Бессонница, - сказал я.
- Надо полечиться.
Да, надо было что-то делать. От этих видений и ночных бесед с разными
лицами, которые, неизвестно как, появлялись предо мною и неуловимо исче-
зали, едва только сознание действительности возвращалось ко мне, от этой
слишком интересной жизни на границе безумия необходимо было избавиться.
Я достиг уже такого состояния, что даже и днем, при свете солнца напря-
женно ожидал чудесных событий.
Наверное я не очень удивился бы, если б любой дом города вдруг переп-
рыгнул через меня. Ничто, на мой взгляд, не мешало лошади ломового из-
возчика, встав на задние ноги, провозгласить глубоким басом:
- Анафема!
Или вот на скамье у бульвара, у стены Кремля, сидит женщина в соло-
менной шляпе и желтых перчатках. Если я подойду к ней и скажу:
- Бога нет!
Она удивленно, обиженно воскликнет:
- Как? А - я?
Тотчас превратится в крылатое существо и улетит, - вслед за тем вся
земля немедленно порастет толстыми деревьями без листьев, с их ветвей и
стволов будет капать жирная, синяя слизь, а меня, как уголовного прес-
тупника, приговорят быть двадцать три года жабой и чтоб я, все время,
день и ночь, звонил в большой, гулкий колокол Вознесенской церкви.
Так как мне очень, нестерпимо хочется сказать даме, что Бога нет, но
я хорошо вижу, каковы будут последствия моей искренности, - я, как можно
скорее, стороной, почти бегом - ухожу.
Все - возможно. И возможно, что ничего нет, поэтому мне нужно дотра-
гиваться рукой до заборов, стен, деревьев. Это несколько успокаивает.
Особенно - если долго бить кулаком по твердому, - убеждаешься, что оно
существует.
Земля - очень коварна: идешь по ней так же уверенно, как все люди, но
вдруг ее плотность исчезает под ногами, земля становится такой же прони-
цаемой как воздух, - оставаясь темной, - и душа стремглав падает в эту
тьму бесконечно долгое время, - оно длится секунды.
Небо - тоже ненадежно; оно может в любой момент изменить форму купола
на форму пирамиды вершиной вниз, острие вершины упрется в череп мой, и я
должен буду неподвижно стоять на одной точке, до той поры, пока железные
звезды, которыми скреплено небо, не перержавеют;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83