тогда оно рассыплется
рыжей пылью и похоронит меня.
Все возможно. Только жить невозможно в мире таких возможностей.
Душа моя сильно болела. И если б, два года тому назад, я не убедился
личным опытом, как унизительна глупость самоубийства, - наверное, приме-
нил бы этот способ лечения больной души.
...Маленький, черный, горбатый психиатр, человек одинокий, умница и
скептик, часа два расспрашивал, как я живу, потом, хлопнув меня по коле-
ну, странно белой рукой, сказал:
- Вам, дружище, прежде всего надо забросить ко всем чертям книжки и
вообще всю дребедень, которой вы живете. По комплекции вашей, вы человек
здоровый, и - стыдно вам так распускать себя. Вам необходим физический
труд. Насчет женщин - как? Ну, это тоже не годится. Предоставьте воздер-
жание другим, а себе заведите бабенку, которая пожаднее к любовной игре,
- это будет полезно.
Он дал мне еще несколько советов, одинаково неприятных и неприемлемых
для меня, написал два рецепта, затем сказал несколько фраз, очень памят-
ных мне.
- Я кое-что слышал о вас, и - прошу извинить, если это не понравится
вам - вы кажетесь мне человеком, так сказать, первобытным. А у первобыт-
ных людей фантазия всегда преобладает над логическим мышлением. Все, что
вы читали, видели, - возбуждало у вас фантазию, а она - совершенно неп-
римирима с действительностью, которая хотя тоже фантастична, но - на
свой лад. Затем: один древний умник сказал: "Кто охотно противоречит,
тот не способен научиться ничему дельному". Сказано - хорошо. Сначала -
изучить, потом - противоречить, - так и надо.
Провожая меня, он повторил с улыбкой веселого чорта:
- А - бабеночка очень полезна для вас.
Через несколько дней я ушел из Нижнего в Симбирскую колонию толстов-
цев и, придя туда, узнал - от крестьян - трагикомическую историю ее раз-
рушения.
(Продолжение следует).ь тонет героизм отдельных личн 1#_44


М. Горький.
АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ.
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ.
(Продолжение).
Итак - я еду учиться в Казанский университет, не менее этого.
Мысль об университете внушил мне гимназист Н. Евреинов, милый юноша,
красавец с ласковыми глазами женщины. Он жил на чердаке в одном доме со
мною, он часто видел меня с книгой в руке, это заинтересовало его, мы
познакомились и вскоре Евреинов начал убеждать меня, что я обладаю "иск-
лючительными способностями к науке".
- Вы созданы природой для служения науке, - говорил он, красиво
встряхивая гривой длинных волос.
Я тогда еще не знал, что науке можно служить в роли кролика, а Евреи-
нов так хорошо доказывал мне: университеты нуждаются именно в таких пар-
нях, каков я. Разумеется, была потревожена тень Михаила Ломоносова. Ев-
реинов говорил, что в Казани я буду жить у него, пройду за осень и зиму
курс гимназии, сдам "кое-какие" экзамены - он так и говорил: "кое-какие"
- в университете мне дадут казенную стипендию, и лет через пять я буду
"ученым". Все - очень просто, потому что Евреинову было девятнадцать лет
и он обладал добрым сердцем.
Сдав свои экзамены, он уехал, а недели через две и я отправился вслед
за ним.
Провожая меня, бабушка советовала:
- Ты - не сердись на людей, ты сердишься все, строг и заносчив стал.
Это - от деда у тебя, а что он, дед? Жил, жил, да в дураки и вышел,
горький старик. Ты - одно помни: не бог людей судит, это - чорту лестно.
Прощай, ну...
И отирая с бурых, дряблых щек скупые слезы, она сказала:
- Уж не увидимся больше, заедешь ты, непоседа, далеко, а я - помру...
За последнее время я отошел от милой старухи и даже редко видел ее, а
тут, вдруг, с болью почувствовал, что никогда уже не встречу человека,
так плотно, так сердечно близкого мне.
Стоял на корме парохода и смотрел, как она там, у борта пристани,
крестится одной рукой, а другой, - концом старенькой шали отирает лицо
свое, темные глаза, полные сияния неистребимой любви к людям.
И вот я в полутатарском городе, в тесной квартирке одноэтажного дома.
Домик одиноко торчал на пригорке, в конце узкой, бедной улицы; одна из
его стен выходила на пустырь пожарища; на пустыре густо разраслись сор-
ные травы; в зарослях полыни, репейника и конского щавеля, в кустах бу-
зины, возвышались развалины кирпичного здания; под развалинами - обшир-
ный подвал, в нем жили и умирали бездомные собаки. Очень памятен мне
этот подвал, один из моих университетов.
Евреиновы - мать и два сына - жили на нищенскую пенсию. В первые же
дни я увидал, с какой трагической печалью маленькая серая вдова, придя с
базара и разложив покупки на столе кухни, решала трудную задачу: как
сделать из маленьких кусочков плохого мяса достаточное количество хоро-
шей пищи для трех здоровых парней, не считая себя самое?
Была она молчалива; в ее серых глазах застыло безнадежное, кроткое
упрямство лошади, изработавшей все силы свои; - тащит лошадка воз в го-
ру, и знает - не вывезу, - а все-таки везет.
Дня через три после моего приезда, утром, когда дети еще спали, а я
помогал ей в кухне чистить овощи, она тихонько и осторожно спросила ме-
ня:
- Вы зачем приехали?
- Учиться, в университет.
Ее брови поползли вверх вместе с желтой кожей лба. Она порезала ножом
палец себе, высасывая кровь опустилась на стул, но, тотчас же вскочив,
сказала:
- О, чорт...
Обернув носовым платком порезанный палец, она похвалила меня:
- Вы хорошо умеете чистить картофель.
Ну, еще бы не уметь! И я рассказал ей о моей службе на пароходе. Она
спросила:
- Вы думаете - этого достаточно, чтоб поступить в университет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83