Он - вор, заставляет весовщиков вскрывать вагоны с
грузом портов Каспийского моря, весовщики таскают ему шелк, сласти, он
продает краденое - и устраивает по ночам на квартире у себя "монашью
жизнь". Он - жесток, бьет по ушам и по зубам станционных сторожей, гово-
рят - до смерти забил свою жену.
Вне службы он наряжается в алую шелковую рубаху, бархатные шаровары,
в татарские сапоги зеленого сафьяна, носит лиловую, шитую золотом тюби-
тейку на черной шапке курчавых волос; таков - он похож на трактирного
певца, одетого в "боярский костюм".
К нему приходит помощник исправника Маслов, лысый, круглый, бритый,
точно ксендз, с носом хищной птицы и лисьими глазками распутной женщины,
- это очень злой, хитрый, лживый человек, в городе его прозвали "Актри-
са"; - является мыловар Тихон Степахин, рыжий, благообразный мужик, тя-
желый, как вол, полусонный, - на его заводе рабочие отравляются чем-то и
заживо гниют; его несколько раз судили и штрафовали за увечья рабочих; -
приходит кривой дьякон Ворошилов, пьяница, грязный, засаленный челове-
чишко, превосходный гитарист и гармонист, рябое скуластое лицо его в се-
рых волосах, толстых, как иглы ежа; у дьякона маленькие холеные руки
женщины и красивый - ярко-синий - глаз: дьякона так и зовут "Краденый
глаз".
Приходят бойкие девицы из села и казачки из станицы, иногда с ними -
Леска. В небольшой комнате, тесно заставленной диванами, садятся за тя-
желый круглый стол, нагруженный копченой птицей, окороками, множеством
всяких солений, мочеными яблоками и арбузами, квашеной, вилковой капус-
той, - среди всей этой благостыни блестит четверть водки. - Петровский и
друзья его, почти молча, долго жуют, чавкают, сосут водку из серебряной
"братской" стойки, - в нее входит четверть бутылки.
Наелись. Степахин рыгает, как башкир; крестится дьякон, - нежно улы-
баясь, настраивает гитару; переходят в большую комнату, где нет мебели,
кроме полдюжины стульев, и начинают петь.
Поют - дивно. Петровский - тенором, Степахин - густейшим мягким ба-
сом, у дьякона - хороший баритон, Маслов умело вторит хозяину, женщины
тоже обладают хорошими голосами, - особенно выдается чистотою звука
контральто казачки Кубасовой; голос Лески криклив, - дьякон часто грозит
ей пальцем. Поют благоговейно, как пели бы во храме, и все строго смот-
рят друг на друга, - только Степахин, широко расставив ноги, опустил
глаза, и лицо у него удивленное, точно он не верит, что это из его горла
бесконечно льется бархатная струя звука. Песни мучительно грустные,
иногда торжественно поется что-либо церковное, чаще всего "Покаяния две-
ри отверзи".
Белки рачьих глаз Петровского налиты кровью, он вытягивается всем те-
лом, как солдат в строю, и орет:
- Дьякон - плясу! Тихон - делай! Живем!
- Начали! - отзывается дьякон, взмахивая гитарой и хитрейшим перебо-
ром струн, с ловкостью фокусника начинает играть трепака, а Степахин -
пляшет. Деревянное лицо мыловара освещено мечтательной усмешкой, грузное
тело его исполнено гибкой, звериной грации, он плавает по комнате легко,
как сом в омуте, весь в красивых ритмических судорогах и, бесшумно выпи-
сывая ногами затейливые фигуры, смотрит на всех взглядом счастливого че-
ловека. Пляшет он чарующе хорошо, и хотя казачка Кубасова, подвизгивая,
заманчиво и ловко ходит вокруг него, но Степахин затмевает ее невырази-
мой красотой ритмических движений мощного тела, - его пляска опьяняет
всех.
Африкан Петровский озверел от радости, орет, свистит, взмахивает баш-
кой, вытряхивая из глаз слезы, дьякон, перестав играть, обнимает Степа-
хина, целует и, задыхаясь, бормочет:
- Тихон! - богослужебно... Голубчик. Все... Все простится...
А Маслов кружится около них и кричит:
- Тихон! Царь! Талант! Убийца!
Эти люди выпили две четверти водки, но только теперь они хмелеют, и
мне кажется, что это - опьянение от радости, от взаимных ласк и похвал.
Женщины тоже охмелели, глаза их жадно горят, на щеках жаркий румянец,
они обмахиваются платочками и возбуждены, как застоявшиеся лошади, кото-
рых вывели из темной конюшни на широкий двор, на свет и тепло весеннего
дня.
Леска, полуоткрыв рот, дышит тяжело, смотрит на Степахина сердито,
влажными глазами и, покачиваясь на стуле, шаркает по полу подошвами баш-
маков.
За окнами свистит и воет ветер, в трубе печи гудит, белые крылья шар-
кают по стеклам окон. - Степахин, вытирая пестрым платком потное лицо,
говорит тихо и виновато:
- Из-за плясок этих, в хороших людях никакого уважения нету ко мне...
Петровский яростно обкладывает хороших людей многословной затейливой
матерщиной. Женщины фальшиво взвизгивают, желая показать, что им стыдно
- а сочетания зазорных слов победно обнаруживают прелестную гибкость
русского языка.
Снова играет дьякон, а Петровский пляшет, бурно, удало, с треском, с
грохотом и криками, как-будто разрывая и ломая что-то невидимо стесняю-
щее его, пляшет Леска, как безумный неумело прыгает Маслов. Топот,
свист, визг, непрерывное мелькание пестрых юбок, и, отчеканивая каблука-
ми дробь, Петровский свирепо, мстительно орет:
- Эх-ма! Пропадаю-у!
Слышно, как он скрипит зубами. В этом исступленном весельи нет смеха,
нет легкой, окрыленной радости, поднимающей человека над землей, это -
почти религиозный восторг; он напоминает радения хлыстов, пляски дерви-
шей в Закавказье. В этом вихре тел - сокрушительная силища, и безысход-
ное метание ее кажется мне близким отчаянию. Все эти люди - талантливы,
каждый по-своему, жутко талантливы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83