Он слышал, как в спальне Груня орудовала свежими простынями.
Виктор сонно жевал, хлебал горячий кофе мелкими укусами.
- Сохрани, черт возьми, и помилуй! - шептал Виктор. И вздрогнул: резанул, как хлестнул, звонок в передней. - Фу ты! Кого это черт несет? Виктор встрепенулся, отряс голову.
- Здесь, пожалуйте! - услышал Фроськин говорок и ухом поймал, что стукнула шашка о косяк.
- Кто? - хрипло гаркнул на всю квартиру Вавич.
- Герой, герой, чего орешь? - голосок теноровый, - что за черт? Виктор встал, и на щеке все еще кофейный пар гладил.
- Зазнался, не узнал, - и Сеньковский шел прямо в столовую, отдернул стул от стола и сел.
- Витя, Витя! - звала из спальни Груня. - А это, кто это такая? Груня держала в руке портрет, что отобрал при обыске Виктор. - А? Хорошенькая какая, страсть хорошенькая! А? - И Груня, приоткрыв рот, глядела на Виктора.
- Самая язва, - ткнул ногтем Виктор в Танино лицо, - это... это в жандармское. Жидовка одна. Положи.
Сеньковский сидел уже боком к столу, дымил толстой папиросой. Очень толстой, каких не видел Виктор.
- Это что? - и Виктор ткнул пальцем в папиросу, пепел свалился на снежную скатерть. Виктор собирал дух, чтоб дунуть, сдуть пепел, а Сеньковский уж повернулся и размазал рукавом.
- Это все у нас - "Реноме", Грачек тоже эти самые. У тебя рюмка найдется? - Сеньковский вертел головой, осматривал стол. - В буфете? Я сам достану, сиди, сиди! - Сеньковский с шумом встал, открывал одну за другой дверцы буфета. - Вот! - Он выхватил графин. Буфет стоял с разинутым ртом. Ничего, я в стакан, не вставай, - и Сеньковский налил полстакана водки. Да! Ты знаешь, чего я пришел?
Виктор сонно хмурился в дверцы буфета и качал головой.
- А черт тебя знает.
- Дурак! Грачек тебя к нам зовет. Чтоб переходил в Соборный участок.
Виктор перевел трудные глаза на Сеньковского, щурил тяжелые веки.
- Сукин ты сын, да ты понимаешь, что я тебе говорю? - Сеньковский дернул Виктора за обшлаг. - Да не кури ты этой дряни, - Сеньковский вырвал у Вавича из пальцев "молочную" папиросу, швырнул на лаковый пол, растер подошвой. Он совал тяжелый серебряный портсигар с толстыми папиросами. Идиот! - чуть не кричал Сеньковский, и глаза совсем раскрылись, и будто от них и громко на всю квартиру: - Тебе же, прохвосту, прямо в пазуху счастье катит, дубина. Сейчас, знаешь, время? Где ваш пристав, борода-то ваша? К чертям! - Сеньковский отмахнул ладонью в воздухе. - Помощник теперь приставом! - Сеньковский стукнул ладонью об стол, как доской хлопнул.
Сзади в открытых дверях стояла Груня. Она с внимательным испугом глядела на стол, на спину Сеньковского. Виктор досадливо мотнул вбок головой.
- Кто там? - оглянулся Сеньковский. Груни уже не было.
- Да жена это, - сказал Вавич.
- А! - пустил дым Сеньковский. - Ну, так дурак ты будешь, если будешь преть тут в Московском да жидовок с водкой за подол хватать. С бакалейщиков живешь? Да? Ну и олух.
- Надо подумать... - и Виктор кивнул бровями.
- Подумать! - передразнил Сеньковский. - Заважничал? Балда ты! Завтра, завтра, говорю тебе, еще четыре бомбы будут, и никто тебя к чертям не вспомнит. Ты чего смотришь? Чего я хлопочу, скажешь? - Сеньковский вдруг сощурил глаза на Виктора, замолчал. - Есть интересик! - сказал раздельно и, не отводя взгляда, допил стакан, нащупал на столе хлеб, отломил. Жевал и глядел на Виктора.
Виктор опустил глаза в скатерть и, выпятив губы, тянул из папиросы.
- Ну, идет? - через минуту сказал Сеньковский.
- А чего делать? - сказал Виктор, все глядя вниз.
- Что надо. Что все. Ты думаешь, на дожде вымок, так дело сделал? Выучим, брат.
Виктор попробовал взглянуть на Сеньковского, но обвел взглядом мимо. Буфет глядел открытым пузом, и серело прямо в глаза пятно на скатерти, ложечка с варенья упала и лежала затылком в красной лужице; толстый дым шел вверх от папиросы Сеньковского, резал лицо его пополам. Вавич молчал. Груня не шла.
- Ну, коли хочешь, так форси и дуй тут рожи всякие. - Сеньковский встал. - Да! А я б тебе еще кое-что сказал бы, штучку одну! Да! - и Сеньковский прищелкнул языком. - Так, значит, сказать, что, мол, малую цену дают и отказываешься? Так? Помощником полицмейстера, что ли?
- Да я не говорю вовсе, что цену, - и Виктор тоже встал, - и зачем цену! К чертям собачьим! Никакую цену, и я не говорю помощником.
- А что ты говоришь?
- Да мне ко всем чертям! Все равно! - Виктор уже кричал. - Я ни на что не напрашиваюсь! Да! И ни от чего не отказываюсь. Понял? Сам ты болван.
- А не отказываешься, так я так и скажу. Чего орать-то? Петух и в самом деле.
- Что? - гаркнул Виктор, и мутно стало в голове от крови. Он присунул лицо вплотную к Сеньковскому, а сжатый кулак дрожал на отлете.
И губами, одними тоненькими губами Сеньковский сказал:
- Она-то и сказала, чтоб ты приходил завтра в двенадцать ровно, - и все улыбался и чего-то кивал подбородком за спину Вавичу.
Виктор круто оглянулся. Груня стояла сзади, с белым лицом, и в самые глаза в раскрытые кинулся взглядом Виктор.
- Ну а я пошел, пошел, - и Виктор не слышал, как прошагал Сеньковский.
- Я кричу "Витя! Витя", ты не слышишь ничего. Что это ты его бить? Витенька? Что он тебе говорил это? - Груня держала Виктора за плечи.
Виктор дышал, грудь не находила ходу, сердце стукало во все тело.
- Что он это говорил? - Груня глядела Виктору в самые зрачки.
- А, не надо! - Виктор нахмурился, дернулся и заспешил к себе в комнату. Задел, опрокинул кресло.
Виктор сел на кровать, как упал. Стал стягивать сапог, тянул рукой, бил в задок ногой. Сапог чуть сполз и вихлялся, и Виктор без толку со злобой бил им об пол:
- Тоже болван! Болван! Болван!
- Витя, Витя, дай я, - Груня присела на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88