Сейчас я не поздоровался, а Оля сказала:
– Здравствуйте.
Я смутился, почувствовал, что краснею, и не знал, что сказать. Оглянулся и спросил:
– Ты куда пошла?
– Домой. Эти ребята позвали меня покататься, а сами стали показывать свою храбрость.
Я знал, что за Олей ухаживают ученики старших классов второй ступени.
Конечно, она окончит школу, уедет из Соломбалы, поступит в вуз, станет врачом или инженером. И мы ни­когда больше с ней не встретимся.
Ростом Оля была чуть пониже меня. У нее были светлые длинные волосы, заплетенные в одну толстую косу, и серые строгие глаза. Когда Оля улыбалась, эта строгость моментально исчезала.
Я смотрел на Олю и молчал. Она тоже молчала. Мы отошли от берега и вышли на тротуар. Нас толкали прохожие, сердясь, что мы остановились и мешаем им идти.
Вдруг я заметил значок, прикрепленный к Олиному платью. Это был комсомольский значок.
– Сколько тебе лет? – спросил я, хотя прекрасно знал, что Оля моя ровесница. Раньше мы учились в одном классе.
– Пятнадцать, а вам?
Только сейчас я заметил, что Оля говорит мне «вы».
– Мне скоро будет шестнадцать.
Я хотел это сказать с достоинством, с чувством пре­восходства. Но, кажется, получилось смешно, потому что Оля улыбнулась. Я снова покраснел.
– Вы все еще учитесь? – спросил я, тщетно пытаясь скрыть смущение.
– Нет, у нас давно каникулы. А вы в морской шко­ле учитесь? Будете моряком, капитаном?..
– Нет, я буду машинистом, потом – механиком.
Я взглянул на свою поблескивающую от машинного масла куртку-спецовку. Наверное, те старшеклассники, что ухаживают за Олей, носят красивые пиджаки или комсомольские костюмы с портупеями.
– Я люблю моряков, – тихо сказала Оля и грустно добавила: – Мои папа был моряком.
Я вспомнил страшный рассказ Костиного отца о том, как белогвардейский палач, по прозвищу Синий Череп, на Мудьюге застрелил капитана Лукина. Оля об этом не знала.
Мы расстались быстро и неожиданно. Подошла ее подруга, усмехнулась, взглянув на меня, и увела Олю. Мне стало обидно.
Я смотрел вслед Оле и думал о том, какая краси­вая, тяжелая у нее коса.
Наконец я очнулся и посмотрел вокруг. Передо мной была родная Соломбала – деревянные дома с малень­кими любопытствующими окнами, еще по-весеннему яр­кая зелень белоствольных берез, выглядывающих из-за дощатых заборов, булыжная серая мостовая и буйная поросль белой кашки и куриной слепоты. С Северной Двины доносились приглушенные пароходные гудки. Теплый ветер волнами набрасывал запахи отцветающей черемухи.
Мне было хорошо, легко на душе и весело. Обиды на Олину подругу уже не было. Шагая по деревянному тротуару, я даже присвистнул. Раскачиваясь на тонкой березовой ветке, словно в ответ мне, насмешливо при­свистнула красногрудая чечетка.
Ночью я спал неспокойно. Во сне видел Олину под­ругу – она все усмехалась. Потом перед глазами раска­чивалась березовая ветка, и я ясно слышал звонкий и отрывистый посвист чечетки. И насмешливый чей-то го­лос: «О чем ты думаешь, пятнадцатилетний маль­чишка?!»
На другой день наш пароход «Октябрь» уходил в рейс. Закончив вахту, я стоял у борта, ожидая отхода, и силился вспомнить лицо Оли, но не мог. Мне стало стыдно и смешно. «Но почему? Что в этом плохого? – спрашивал я себя. – Ведь я только думаю о ней и ни­кому ничего не говорю».
Но почему теперь, когда я думал об Оле, мне стано­вилось особенно радостно? И работал я в такие часы и минуты как-то весело. Забываясь, я даже начинал на­свистывать, чего крайне не любил старший машинист Павел Потапович. Каждый раз он меня строго одерги­вал. А я принимался еще ожесточеннее и веселее на­драивать медяшку или поручни, наводить чистоту в ма­шинном отделении, словно тут вот сейчас должна была появиться Оля. Мне так и казалось, что я работаю для нее. Для нее мне хотелось заслужить похвалу старшего механика, для нее хотелось стать настоящим комсомоль­цем и моряком. «Я люблю моряков», – вспоминались слова Оли.
Ко мне подошел Илько.
– Сегодня мы идем в Мезень, – сказал он. – А в следующий рейс пойдем на Новую Землю. Там тоже есть наши, ненцы. Это хорошо. Только там, на Новой Зем­ле, нету оленей, там ездят на собаках.
– Да, там оленей нет, – рассеянно ответил я и вдруг неожиданно для себя спросил:
– Послушай, Илько, ты любил кого-нибудь?
На меня взглянули удивленные, почти детские глаза моего ненецкого друга.
– Я любил отца и художника Петра Петрыча, – сказал он. – Я люблю Григория… Костю… тебя, Дима… Зачем ты об этом спрашиваешь?
ГЛАВА ВТОРАЯ
ФОТОГРАФИЯ
Белое море на карте в учебнике – маленькое рога­тое пятнышко, что-то вроде кляксы в тетради неряш­ливого школьника. И вот по этой «кляксе» идет наш «Октябрь». Не видно берегов. Вокруг вода, а очень да­леко видна линия горизонта, сливающаяся с небом.
Спокойное штилевое море величественно и безмолв­но. Кажется, оно дышит прозрачным голубоватым воз­духом и бережно, словно материнскими руками, несет наш огромный пароход. Впереди, слева от нас, по морю тянется к горизонту извилистая дрожащая солнечная дорожка.
После вахты я умылся, пообедал и пошел в красный уголок. Здесь в ненастную погоду команда проводит свое свободное время. Машинисты, кочегары и матросы читают газеты и журналы, играют в шахматы и в до­мино.
Сейчас на мое счастье в красном уголке никого не было. Я раскрыл тетрадь, быстро написал пять слов, по­том задумался.
Что написать, как выразить свои мысли?
Долго я думал, а на тетрадочном листке оставались все те же слова: «В комсомольскую ячейку «Октября». Заявление».
Костя Чижов рассказывал мне, как он писал заявле­ние.
1 2 3 4