У него нет “выдуманных стихов”. Каждая строчка его поэзии говорит о чем-то конкретном, имевшем место в его жизни. Все — вплоть до имен, которые он называет, вплоть до предметов, которые его окружали или которыми он пользовался. Эта была та стихия, где он всего себя обнажал.
Есенину были свойственны мнительность, недоверчивость, подозрительность. О его необыкновенной мнительности говорит то, что ему постоянно казалось, — его никто по-настоящему не любит и не ценит, что он одинок, что с возрастом он стал некрасив, что у него посерели волосы и обрюзгло лицо, и что женщины приближаются к нему только с целью наживы, и чтобы в дальней у них был повод похвастаться знакомством с ним перед друзьями или знакомыми.
Поэт был по своему хитер и умел хорошо притворяться, знал людей, и если кого-нибудь узнавал с отрицательной стороны, или узнавал какую-нибудь одну черту, которая была ему ненавистна или неприятна, — и, если не прерывал с ними всякого контакта, был с ними последовательно груб и настойчиво резок.
У поэта была, на протяжении всей его жизни, маниакальная страсть к ряженью, которая, возможно, происходила от одной из его страстей — “удивлять неожиданностями”. Нельзя, однако, рассматривать страсть к ряженью только как форму поведения Есенина, — это была и “защитная маска” его личности, которая предохраняла ее от возможного проникновения проницательного наблюдателя, который во всеуслышание мог расставить точки над “i”, открыв посторонним ранимость души поэта.
В цилиндре и накидке поэт стремился походить на Пушкина. У себя на родине, в селе Костантиново, на одно их свадеб, он вырядился девушкой.
Чтобы обратить на себя внимание он ходил по Константинову, по московским улицам, в Ленинграде с петухом на голове. Всякий маскарад был его страстью. К красивой одежде Есенин всю жизнь питал слабость и нередко покупал вещи, ему совсем ненужные.
Подлинной бедой Есенина была его исключительная впечатлительность. Он слишком легко подчинялся чужому влиянию и охотно слушал всякие советы, особенно если они льстили его неутолимому самолюбию.
Общительному характеру поэта очень льстило затискивающее поклонение и скороспелое приятельство льнувшей к нему окололитературной богемы.
Человек добрый и бесхарактерный он быстро поддавался всякому, кто поддерживал в нем пустое славословие и тяготение к саморекламе.
В то же время Есенин не позволял себе небрежности в работе над словом, ценил способность к упорному труду и сам работал очень много. Внешние тревоги и беспокойства рассеянной жизни далеко не определяли его сущность. Поэт умел не только задумываться, но и глубоко думать, всесторонне “исследуя” в сознании тот предмет, или ту тему, на которую он сочинял стихи. Ему были свойственны тщетные поиски внутреннего равновесия, стремления найти ускользающую точку опоры, минуты упадка и болезненные взгляды на вечное неустройство внешней жизни и в то же время подлинное беспокойство духа и неутолимая жажда настоящей правды.
С. Есенин высоко ценил себя как поэта и считал “хозяином русской поэзии”. Свое вступление к сборнику “Стихи скандалиста” 20 марта 1923 года в Берлине поэт начал так: “Я чувствую себя хозяином в русской поэзии”.
В стихотворении “Разбуди меня завтра рано…” поэт утверждал:
Расступаются в небе тучи,
Петухи льют с крыльев рассвет…
Давно уже знаю, что я самый лучший,
Самый первый в России поэт!
В начале своего поэтического пути (1916 год) Есенин возразил одному из своих оппонентов:
— Что мне Пушкин! Разве я не прочел Пушкина? Я буду больше Пушкина.
Позже (1920 год), когда ему противоречили, он возмущенно отвечал:
— Ты кто такое? Г…но, а я… я Есенин! Меня знает вся Россия!
Есенин не переносил малейшей критики в свой адрес. Как-то в союзе писателей Есенину предложили обсудить его поэму “Анна Снегина”. Поэт от обсуждения наотрез отказался:
— Вам меня учить нечему, вы сами все учитесь у меня.
Накануне выезда за границу с А. Дункан (1923 год) у Есенина сложилась стойкая алкогольная зависимость.
Писатель Борис Полевой вспоминал: “…Трудно даже установить какое количество литературных сутенеров жило и пьянствовало за счет имени и кармана Есенина, таская несчастного, обезволенного поэта по всем кабакам, волоча в грязи его имя и казня его самыми гнусными моральными пытками”.
У пьяного Есенина была привычка говорить и слушать только о себе. Из воспоминаний Софьи Виноградской, относящихся к 1923—1925 годам: “…Как жил Есенин? Внешне — жил странно, не по-обычному. Шумно, неспокойно. Вокруг него постоянно галдела ватага людей, среди которой он был самым шумным, самым галдящим. Те квартиры, где живал Есенин знали все, кроме покоя. И не то, чтобы он шумом своим заполнял всю квартиру, — он квартиру и ее обитателей приводил в движение, заставлял их вести общую с ним жизнь. Там, где он бывал, все жило им.
…Беседовать с Есениным можно было без конца. Он был неиссякаем, оживлен, интересен в своих разговорах, словах, политических спорах, полных подчас детской наивности, удивительного, полного непонимания самых элементарных в политике вещей.
…Дома он рядился в цилиндр, монокль и лакированные ботинки, разгуливая в них день-деньской по квартире.
— Сергей Александрович! Зачем вы все это надели?
— А так! Мне хорошо в этом, мне легче в этом, да, да! Мне лучше в этом, — отвечал он…
Нежный, мягкий и галантный! Особенно с женщинами. В личных разговорах и по телефону он с необычайной задушевностью, лаской говорил: “Милая, здравствуйте, целую ваши ручки. Это — я, Есенин. Да, я приехал! Как вы поживаете, мой хороший друг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58