- спросил Уинкль, по возможности
более невинно.
Птеродактиль икнул.
Осел тоже хотел, как бы не заметив, продолжить свою пламенную речь,
но что-то не позволило ему это сделать. Он вздохнул, укоризненно посмотрел
на Уинки и попытался вновь встать на свою укатанную ораторскую колею.
- Ибо... - сказал он и запнулся.
А сказанное слово угрожающе повисло в воздухе, с каждой секундой
становясь все более и более двусмысленным.
Тогда Осел бросил озадаченный взгляд вокруг и сказал в пространство:
- Вы что-то сказали?
Уинки посмотрел на птеродактиля, тот лишь тоскливо отвел глаза и
выдержав некоторую борьбу с самим собой, проиграл и спрятался за кресло.
Тогда Уинки повторил вопрос, Осел не стал кричать, напротив, он
помолчал немного и отворотившись, спросил:
- Ксантина.
- Да, сэр Джордж.
- Кто это?
- Сейчас узнаю, сэр Джордж.
Евангельский голосок, только что почтительно и мило разговаривавший с
Ослом, оттрубил, громыхая фельдфебельскими обертонами:
- А вы кто будете, милостидарь?
- Да так, прохожий я, - ответил Уинки, пожалев, что не воспользовался
деформацией пространства.
- Говорит, что прохожий, - сказал голос, судя по тону, обращающийся к
Ослу.
- А бумаги у него где? - почти прошептал тот, по-прежнему глядя в
сторону.
- У кого твои бумаги, - перевел Уинку голос, грубея на глазах,
вернее, на ушах.
- Какие? - в совершенной своей невиновности, спросил Уинки.
Голос испустил замысловатое, но не теряющее от этого в своей
набористости, ругательство и совсем уже заматерев тональностью, пояснил:
- Ну, где твое разрешение на пребывании на территории данного
учреждения?
- Какого?
Одинокий сей вопрос прозвучал как глас вопиющего в пустыне.
Стройный хор ответил ему, лязгнув луженным металлом неисчислимых
глоток.
- Четырехмерной имени Лангусса Гразса це мельницы по переработке и
ремонту мозгов!
- Нет, - искренне ответил Уинки, - я просто вошел в дверь.
- Как? - сказал Осел. - Как?! Как?!
С каждым "как" его голос обретал былую мощь.
- Значит, я трачу на него общественно полезное время, а у него даже
нет разрешения на пребывание?! Убрать!
Уинки опять схватили под мышки и через несколько секунд он уже
восседал на траве у ворот. Жизнь леса текла своим неизмеримым чередом.
Пели птицы, зеленели деревья. Только из притворенных ворот доносилась речь
с новой силой разбушевавшегося Осла.
- Он вошел через дверь! Через дверь, говорю я вам. Что?!! Измена?!
Хамство!!! Расстрелять!
Чьи-то руки сорвали с петель маленькую красную дверцу и принялись
замуровывать образовавшуюся дыру не первой свежести кирпичами. Через пять
минут все было кончено. Из-за стены доносились выстрелы и пробитая пулями
красная дверца упала на землю.
"Что ж, до свидания, четырехмерная мельница", - сказал Уинки и пошел
дальше. И вышел на висящую тропинку. И это была обычная пыльная тропинка,
обросшая придорожной крапивой и лопухами. Единственное, что ее отличало от
ее сестер, то, что она ни в чем не бывало висела в воздухе этак в двух
метрах над землей. Уинки ступил на нее, она легонько качнулась, и из-за
ближайшего дерева выступил человек. Было ему лет 50. Худой, невысокий
блондин, затянутый в зеленый комбинезон, заляпанный белой краской. Из-под
высокого сморщенного лба на Уинки косили неглубоко прозрачные
подглуповатые глаза и редкая черточка усов приподнималась над тусклой
улыбкой, словно он улыбался нехотя, по долгу службы. Его подчеркнутую
безусловную реальность портила только полная его прозрачность.
- Ну что, Уинк, присядь, потолкуем, - сказал неожиданно высоким
голосом и присел на тропинку, свесив ноги вниз, - меня зовут Страх.

8
- Кому ты нужен здесь? Кому из всех тех прекрасных людей, которые
живут в этом прекрасном лесу?
Попробуй-ка ответь. Ах да, ты говоришь, нужен. Ты вспоминаешь их
лица, слышишь их слова, чувствуешь их взгляды. А если взглянуть глубже? Ты
еще помнишь своего любимого Дэвида? Ты хочешь сказать, что нужен ему.
Ошибаешься. За пригоршню консервированных снов он отдаст и тебя, и меня, и
еще десяток своих родных и близких. А что же ты хочешь? Отнять у него
Право видеть сны? А что ты дашь ему взамен? В том-то и дело. Тебе нечего
предложить ему. Свою дорогу он выбрал сам и еще не известно, так ли она
пагубна, как полагают. Сейчас же его жизнь наполнена до края. Представь
себе мир, в котором нет плохих и хороших, мир без волнений, есть только
яркие ослепительные сверкающие краски, заполняющие все вокруг. Они
смешиваются, танцуят, они живые, и ты среди них столь же прекрасный. Разве
это не мечта человека? А что ты хочешь предложить ему взамен? Cомнительное
удовольствие вечных скитаний, возможность переживать свои животные
интересы, возвышенно их переименовав? Млеть при виде раскрашенной самки,
не уступающей своим подругам в похотливости и вероломстве? Поставить на
нее, как на карту своей жизни и, естественно, проиграть? Он уже имел
счастье сыграть в эту карту, ты видишь, чем это кончилось, или ты
считаешь, что следует тратить силы, пачкая бумагу никому не нужными
виршами, в надежде на то, что сумеешь сказать что-либо несказанное за
несколько последних веков, похожих на тебя, идиота. Ошибаешься. Так
подсчитай сам. Впрочем, ты знаешь это и без меня. Просто боишься себе
признаться. Надо же, Уинкль. Чем еще хорош этот мир, который ты так
отстаиваешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18