Он вздознул, укоризненно посмотрел на Уинки и попытался
вновь встать на укатанную ораторскую колею.
- Ибо... - сказал он и запнулся, а сказанное слово повисло в
воздухе с угрозой, с каждой секундой молчания становясь все более
двусмысленным. Тогда осел, бросив озадаченный взгляд вокруг, сказал
в пространство:
- Вы что-то сказали?
Уинки посмотрел на птеродактиля. Тот лишь тоскливо отвел глаза,
выдержал некоторую борьбу с самим собой, проиграл и спрятался за
кресло. Тогда Уинки повторил вопрос. Осел не стал кричать.
Напротив, он помолчал немного и, отворотившись в сторону, вопросил:
- Ксантипа!
- Да, сэр Джордж.
- Кто это?
- Сейчас узнаю, сэр Джордж.
И ангельский голосок, только что почтительно и мило разговаривавший
с ослом, отрубил, громыхая фельдфебельскими обертонами:
- А вы кто будете, милостисдарь?
- Да так, прохожий я, - ответил Уинки, пожалев, что не
воспользовался деформацией пространства.
- Говорит, что прохожий, - сказал голос, судя по тону, обращавшийся
к ослу.
- А бумаги у него где? - почти прошептал тот, по-прежнему глядя в
сторону.
- У кого твои бумаги? - перевел Уинки голос, грубея на глазах,
вернее на ушах.
- Какие? - в совершенной своей невинности спросил Уинки. Голос
испустил замысловатое, но не теряющее от этого в своей забористости
ругательство и, совсем уже заматерев тональностью, пояснил:
- Где твое разрешение на пребывание на территории данного
учреждения?
- Какого? - одинокий сей вопрос прозвучал, как глас вопиющего в
пустыне. Стройный хор ответил ему, лязгнув луженым металлом
неисчислимых глоток:
- Четырехмерной имени Шанкузе Грасса Це Мельнице по переработке и
ремонту мозгов!
- Нет, - искренне ответил Уинки, - я просто вошел в дверь.
- Как? - сказал осел. - Как?! Как?! (С каждым "как" его голос
обретал былую мощь). Значит, я трачу на него общественно-полезное
время, а у него нет даже разрешения на пребывание? Убрать!
Уинки опять подхватили под мышки, и через несколько секунд он уже
восседал на траве около ворот. Жизнь леса текла своим неизменным
чередом. Пели птицы, зеленели деревья. Только из-за притворенных
ворот доносился рев с новой силой разбушевавшегося осла:
- Он вошел через дверь! Через дверь, говорю я вам! Что?! Измена!
Хамство! Расстрелять!
Чьи-то руки сорвали с петель маленькую дверцу и принялись
замуровывать образовавшуюся дыру. Через пять минут все было
кончено. Из-за стены донеслись выстрелы, и пробитая пулями красная
дверца упала на землю.
- Что ж, до свидания, Четырехмерная мельница, - сказал Уинки и
пошел дальше. И вышел он на висящую тропинку. И была это обычная
пыльная тропинка, обросшая придорожной крапивой и лопухами.
Единственное, что отличало ее от всех ее сестер - то, что она как
ни в чем не бывало висела в воздухе метрах этак в двух над землей.
Уинки ступил на нее, она легонько качнулась, и из-за ближайшего
дерева выступил человек. Было ему лет тридцать. Худой, невысокий
блондин, затянутый в зеленый комбинезон, заляпанный белой краской.
Из-под высокого сморщенного лба на Уинки косили прозрачные
глуповатые глаза, и редкая щеточка усов приподнималась над тусклой
улыбкой, словно бы он улыбался нехотя, по долгу службы. Его
подчеркнуто безусловную реальность портила только его полная
прозрачность.
- Ну, что, Уинки, присядь, потолкуем, - сказал он неожиданно
высоким голосом и уселся на тропинку, свесив ноги вниз. - Меня
зовут Стах.
Глава восьмая
- Кому ты нужен здесь? Кому из всех тех прекрасных людей, которые
живут в этом прекрасном лесу? Попробуй-ка ответь. Ты говоришь,
нужен? Ты вспоминаешь их лица, чувствуешь их взгляды, слышишь их
слова? А если заглянуть глубже? Ты еще помнишь своего любимого
Дэвида? Отлично! Ты хочешь сказать, что нужен ему? Ошибаешься. За
пригоршню консервированных снов он отдаст тебя и еще десяток своих
родных и близких. А чего же ты хочешь? Отнять у него право видеть
сны? А что ты дашь ему взамен? Тебе нечего предложить ему. Свою
дорогу он выбрал сам, и еще неизвестно, так ли она пагубна, как
полагают. Сейчас же его жизнь наполнена до края. Представь себе
мир, в котором нет плохих и хороших, мир без волнений, где есть
только яркие краски, заполняющие все вокруг. Они смеются, танцуют,
как живые. И ты среди них, столь же прекрасный. Разве это не мечта
человека? А что ты хочешь предложить ему взамен? Сомнительное
удовольствие вечных скитаний? Возможность пережевывать свои
животные инстинкты, возвышенно их переименовав? Млеть при виде
раскрашенной самки, не уступающей своим подругам в похотливости и
вероломстве? Поставить на нее, как на карту, всю жизнь, и,
естественно, проиграть? Он уже имел счастье сыграть в эту игру - ты
знаешь, чем это кончилось. Или ты считаешь, что следует тратить
силы, пачкая бумагу никому не нужными виршами в надежде на то, что
сумеешь сказать что-либо не сказанное за несколько веков до этого
похожими на тебя идиотами? Ошибаешься, все уже сказано. Ты знаешь
теорию вероятности, подсчитай сам. Ты все знаешь и без меня, просто
боишься себе в этом признаться! Надо, Винкль! Чем еще хорош этот
мир, который ты отстаиваешь? Он прекрасен? Да. Но ведь люди
устроены так, что просто не могут этого заметить: поглазев на
прекрасное от силы пять минут, они тут же бегут удовлетворять свои
физиологические и прочие потребности. И эти существа еще мечтают о
свободе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22