И вдруг он увидел меня. Я никогда не представлял себе, что человек может так испугаться. Лицо у Петрова стало совершенно белым. И на этом белом лице выделялись еще более белые, чем лицо, губы.
Он подошел прямо ко мне, протянул руку и сказал:
– Здравствуйте, Борис Андреевич.
– С предателями Родины я не здороваюсь, – ответил я.
Товарищи вскочили со своих мест, удивленно переглядываясь, стараясь понять, откуда он знает мое имя, какой родины он предатель, если он, Шмидт, австриец.
– Куда ты дел партийный билет? – Уж не знаю, почему, но таким был первый вопрос, который я ему задал.
Глядя вниз, Шмидт ответил:
– Сжег. Когда остался на оккупированной территории – сжег.
Он искоса посмотрел на меня, так как, очевидно, не знал, что мне о нем известно.
– А где Фанечка и ребенок?
– Я их отправил.
– Куда? На тракторный завод?
На тракторном заводе немцы расстреливали евреев.
– Нет. В эвакуацию отправил.
– Что это значит? – не выдержал инженер-полковник, начальник базы.
– Шмидт, он же Петров, – просто шпион, – ответил я. – Я прошу его задержать… А затем расскажу, в чем дело.
Шмидт был арестован. Австрийцы-вольнонаемные, которые работали в мастерских, после его ареста, покачивая головами, говорили:
– О, это был гросс наци!
Все они были настолько запуганы Шмидтом-Петровым, что при нем не решались и пикнуть…
Костер наш совсем погас. Светало. От Днепра тянуло холодным предутренним ветерком. Пора было ставить донки, но никто не двигался с места.
– А кто же все-таки стрелял в вашем парадном? – нетерпеливо спросил человек в мешковатом костюме, который недавно подошел к нам.
– Позже, на допросе, как мне рассказали, выяснилось, что Шмидт (это тоже не его настоящая фамилия) не австриец, а немец – Людвиг фон Гамбах – был немецким резидентом в Харькове, – ответил Борис Андреевич. – Им был завербован счетный работник, которого мы нашли на лестнице. В день начала войны по заданию Петрова он должен был произвести какую-то диверсию, но отказался. По словам Петрова, отказ этот был вызван тем, что завербованный им человек струсил, но трудно было через столько лет понять, что происходило в действительности. Может быть, ему совесть не позволила этого сделать – он был недавно завербован Петровым. Во всяком случае он отказался и хотел уйти (разговор происходил в квартире у Петрова). Петров пытался задержать его. Он вырвался и пошел к двери. Тогда Петров догнал его и вонзил ему в спину иглу со шприцом. Немецкая разведка снабжала своих агентов такими шприцами, представляющими собой иглу, одетую на свинцовый тюбик на манер тех, в которых художники держат масляные краски. А в тюбике сильнодействующий яд. Человек, которого Петров уколол, знал, что это значит. Он выбежал в парадное и выстрелил три раза, чтоб кого-нибудь вызвать. Но Петров успел забрать у него оружие и рассыпать яд по лестнице.
– Вот – подлец! – ахнул Павел Данилович. Широкое лицо его с добрыми морщинками вокруг глаз выражало негодование и нетерпение. – А что же потом с ним сделали? – заторопил он рассказчика.
– Судили, – ответил Борис Андреевич. – Он был осужден на двадцать лет, и, что особенно интересно, мне товарищи рассказывали, что правительство ФРГ, когда вело переговоры о возвращении военнопленных, особенно настаивало, чтоб им был возвращен Людвиг фон Гамбах.
– И вернули? – заволновался Павел.
– Не знаю.
Борис Андреевич поднялся, посмотрел на реку, где уже во всех направлениях двигались моторки, весельные лодки и рыбацкие челны, и сказал:
– Что ж, товарищи, пора и за дело браться.
– Подождите, – хрипло и хмуро сказал Тадеуш. – Как же так? Ведь он шпион. Почему же его не расстреляли?
– Не знаю, – ответил Борис Андреевич, – Но мне говорили как-то, что, если шпион во всем чистосердечно признается, его могут помиловать.
– А как же девушка эта? – вспомнил Тадеуш. – Фанечка? Эвакуировалась она?
– Эвакуировалась. Оказалось, что Петров хотел ее задержать, но она уехала против его воли.
…Вверх по Днепру маленький черный буксир тащил длинный воз плотов. Его догнал сверкающий свежей краской пассажирский теплоход. Над берегом басовито прокатился сигнал обгона – два коротких и один длинный гудок, На буксире повременили и неохотно ответили длинным гудком – согласием на обгон.
– Как же она не разгадала, что рядом с ней – враг? – не хотел мириться с услышанной историей Павел.
– А как мы не догадались? – ответил Борис Андреевич. – Конечно, можно просто объяснить – бдительности не хватило. Но почему ее не хватило. Почему он смог нас так долго обманывать? Мне кажется потому, что этот фон Гамбах сумел ловко использовать то особенное доверие и уважение, каким у нас окружен рабочий, да еще и старый член партии, что он сыграл на самых лучших наших чувствах…
…Мы поздно поставили закидушки. Но улов – улов был на редкость удачным. На живца попался такой сомище, что я не стану называть его веса – все равно никто не поверит.
Когда мы возвращались, мы увидели, что Борис Андреевич ловит с лодки, укрепленной у небольшого островка по фарватеру, на удочку, на горох, на покоток. Ему не везло: в такую погоду ловить на покоток – гиблое дело.
Спустя примерно полгода после этой памятной для меня рыбной ловли я присутствовал однажды на конференции участников движения в защиту мара. В президиуме я увидел человека, с которым мы познакомились у костра. На этот раз он был в темном пиджаке со светлым галстуком и казался моложе. Это был Борис Андреевич Коваленко – один из видных деятелей науки на Украине.



1 2 3 4 5