Начали раздаваться звонки у дверей. Отворял Генка, гостей же встречал сам Александр Максимович.
Первой пришла Ия.
– Я подумала, что, может быть, надо в чем-то вам помочь,– сказала она, скидывая легкий плащ, на который уже сменила демисезонное пальтишко, потому что на улице, несмотря на то, что была еще только первая половина мая, установилась очень теплая, приятная погода.
– Нет, нет, тут у всех свои четкие обязанности,– ответил Александр Максимович. – Ты будь в телевизионной. – Он не решился при Ие сказать в «ситингрум». – Как будут приходить, предлагай свои услуги переводчицы.
– Слушаюсь.– Ия сделала книксен.
За нею явились Свешниковы – Антонин и Липочка.
– Ия! – обрадовалась Липочка. – Ты здесь? Как замечательно! А я полагала, что не будет ни одной знакомой души. Приготовилась к скуке. У меня ведь… вернее, у нас с Антониной… этих иностранцев среди знакомых – десятки. В общем, они довольно однообразны. Верно, Антонин?
Свешников, как обычно, изображал из себя гениального чудака. Он втягивал руки в рукава пиджака так, будто рукава ему коротки, отчего плечи у него все время были в странном движении и голова тоже двигалась; он улыбался, ходил вдоль стен, рассматривал разношерстные абстрактные картинки, навезенные Александром Максимовичем со всего света, благо стоили они сущие гроши на толкучках Парижа и Лондона.
Шумно, окая, старательно отирая подошвы башмаков о коврик в передней, вошел поэт Савва Богородицкий. Шубы на хорьках на нем уже не было, бобровой шапки с бархатным верхом тоже. Синтетическое пальтецо с пряжками из металла «под медь» на плечах, на рукавах, на поясе, демократическая кепочка, из-под которой торчали его овсяные кудри, расшитая холщовая косоворотка.
– Здравствуйте, дорогой хозяин! – Он потискал руку Александру Максимовичу.– Не ошибаюсь если, Борис Кондратьевич? Слышал про вас, слышал. Знаю.
– Александр Максимович,– поправил дорогой хозяин.
– И то! – Богородицкий слегка стукнул себя пальцем по лбу. – Известь в извилинах. Не тридцать годков, не двадцать.– Раскинув широко руки, он пошел к Свешникову, обнял. – Брат ты мои любезный, Антонин! И прекрасная муза его, Олимпиадушка!
Пришел крупный знаток старого русского искусства, представляя которого Александр Максимович назвал лишь имя и отчество: «Иван Лаврентьевич», – подчеркивая этим, что знаток искусства настолько всем известен, что называть его фамилию просто даже и неприлично.
Последними, как, собственно, и положено тому быть, прибыли гости. Они пропустили вперед приятно улыбающуюся Порцию Браун. Следом вошел Сабуров, за ним Клауберг, четвертым был Юджин Росс. Замыкала группу сотрудница «Интуриста».
«Ситингрум» наполнилась шумом, восклицаниями, дымом сигарет; племянница в наколке и переднике понесла свой поднос и, задыхаясь от волнения, почти шептала: «Коньяк, вотер-минер…» Но такого ее состояния никто не замечал, кроме Александра Максимовича, который успел шепнуть:
– Улыбайся, ослиха!
Все брали с ее подноса рюмки и бокалы, толпились, осваивались в новой обстановке. Переводчики были не нужны, вся группа, представляющая лондонское издательство «New World», превосходно говорила по-русски.
Пошушукавшись с Александром Максимовичем, сотрудница «Интуриста» хлопнула в ладони и сказала:
– Господа, хозяин дома хочет вам представить очень известного русского художника господина Свешникова!
– Да, да, господа! – засуетился Александр Максимович, подталкивая вперед упиравшегося Антонина. – Это большой русский мастер. Он еще молод, но он еще…
– Будет старым! – добавил Генка.
Лицо Александра Максимовича дернулось, но, поскольку все засмеялись, он тоже улыбнулся.
– Это мой сын,– сказал он, кивнув на Генку, – Как видите, мои усилия не дали должных плодов – я оказался неважным воспитателем.
– Антонин Свешников, – заокал Богородицкий,– певец России, ее природы, ее красоты, истории. Он самобытен, самоцветен, искрометен.
– Будет, будет вам,– засмущался Свешников.– Господа, вы лучше обратите внимание на господина, говорящего это. Господин Богородицкий – поэт, мыслитель, гражданин. Он…
Липочка незаметно дернула Антонина за пиджак сзади.
– Да что там говорить! – поспешно закончил Свешников и почесал у себя, за ухом.
Александр Максимович еще раз представил Ивана Лаврентьевича, осанистого бородача в несколько старомодном просторном костюме. Иван Лаврентьевич сказал, что он будет рад, если сможет чем-либо услужить людям Запада, так заинтересованным в том, чтобы искусство Советской России стало достоянием человечества.
– А теперь,– сказала представительница «Интуриста»,– свою группу хочет представить господин Клауберг, профессор, доктор искусств.
– Да, да, – сказал Клауберг, приняв солидный, профессорский вид.– Господин Умберто Карадонна – итальянец, представитель страны, подарившей миру чудеса живописи, скульптуры, архитектуры. Он с детства увлекался Россией, ее искусством. Среди нас он самый большой специалист в этой области. Поэтому, господа, несколько нарушив этикет, я и называю его раньше мисс Браун. Она да и вы все любезно простите мне это. Мисс Браун со школьной скамьи изучает Россию. Она, как видите, молода, но ее знания ценят самые маститые русоведы. Дальше – господин Юджин Росс. Это. смею вас заверить, один из выдающихся мастеров художественного репродуцирования. Надеюсь, господа, мы будем c вами друзьями.
Сабуров чувствовал себя скверно. Отправляясь в Россию, он даже и подумать не мог, что таким тяжким окажется это раздвоение: раздвоение на того, кем он был на самом деле, и на того, кого же он должен изображать из себя по договору с издательством «New World».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178