Скрежещущий, надрывающий душу звук накатывал волнами, постепенно становясь все громче, словно эту непонятную вещь поднимали вверх. И тут я услышал доносившийся с лестницы непрерывный, хотя и приглушенный гомон. Я не удержался, потихоньку отодвинул цепочку и, приоткрыв дверь, выглянул наружу.На лестнице (я видел всего два марша) было полно народу. В халатах и пижамах, кое-кто даже босиком, соседи высыпали из квартир и, перегнувшись через перила, в тревожном ожидании смотрели вниз. Я заметил, что все смертельно бледны и стоят неподвижно, словно страх парализовал их.«Эй, эй!» – позвал я через щель, не осмеливаясь выйти на площадку в пижаме. Синьора Арунда с шестого этажа (она даже не успела снять бигуди) обернулась и посмотрела на меня с укоризной. «Что там такое?» – спросил я шепотом (почему бы не спросить громко – ведь никто не спал?).«Тс-с-с! – откликнулась она тихонько, с беспредельным отчаянием в голосе (представьте себе больного, которому врач сказал, что у него рак). – Там атомная бомба!» – и указала пальцем вниз, на первый этаж.«Как это атомная бомба?»«Она уже здесь… Ее втаскивают в дом… Это для нас, для нас… Идите сюда, смотрите».Поборов неловкость, я вышел на площадку; протиснувшись между двумя незнакомыми типами, я глянул вниз и вроде бы рассмотрел какой-то черный, похожий на огромный ящик предмет, вокруг которого суетились с рычагами и веревками в руках люди в синих комбинезонах.«Это она?» – спросил я.«Ну да, а то что же? – ответил какой-то грубиян, стоявший рядом со мной. Потом, словно желая загладить свою резкость, добавил: – Говорят, дородная».Кто-то отрывисто, невесело хихикнул:«Какая, к черту, дородная! Водородная, водородная. Последней модели, прах их побери! Это ж надо было – из миллиардов людей, живущих на Земле, выбрать нас, прислать ее именно нам, на улицу Сан Джулиано, восемь!»Когда первое, леденящее душу потрясение немного улеглось, ропот столпившихся на лестнице людей стал более взволнованным и громким. Я уже различал отдельные голоса, сдерживаемые рыдания женщин, проклятья, вздохи. Какой-то мужчина, не старше тридцати лет, безутешно плакал, изо всей силы топая правой ногой о ступеньку. «Это несправедливо! – твердил он. – Я здесь случайно!… Я проездом!… Я ни при чем!… Завтра мне уезжать!…»Слушать его причитания было невыносимо«А я вот завтра, – резко бросил ему синьор лет пятидесяти, если не ошибаюсь, адвокат с девятого этажа, – а я завтра должен был есть жаркое. Понятно? Жаркое! А теперь придется обойтись без него. Так-то!»Какая-то женщина совсем потеряла голову: схватила меня за руку и стала трясти.«Вы только посмотрите на них, посмотрите, – говорила она тихо, показывая на двух ребятишек, стоявших с ней рядом. – Посмотрите на моих ангелочков! Как же так можно? Разве Бог может допустить такое?»Я не знал, что ей ответить. Мне было холодно.Зловещий грохот продолжался. Как видно, им там, с ящиком, удалось основательно продвинуться вперед. Я опять посмотрел вниз. Проклятый предмет попал в конус света от лампочки. Стало видно, что он выкрашен в темно-синий цвет и весь пестрит надписями и наклейками. Чтобы видеть лучше, люди свешивались через перила, рискуя сорваться в пролет. До меня доносились обрывки фраз: «А когда она взорвется? Этой ночью?… Марио-о-о, Марио-о-о!!! Ты разбудил Марио?… Джиза, у тебя есть грелка?… Дети, дети мои!… Ты ему позвонил? Говорю тебе, позвони! Вот увидишь, он сможет что-нибудь сделать… Это абсурд, дорогой мой синьор, только мы… А кто вам сказал, что только мы? Откуда вы знаете?… Беппе, Беппе, обними меня, умоляю, обними же меня!…» И молитвы, жалобы, причитания. Одна женщина держала в руке погасшую свечку.Вдруг по лестнице зазмеилась какая-то весть. Это можно было понять по взволнованным репликам, передававшимся все выше, с этажа на этаж. Весть хорошая, если судить по оживлению, которое сразу же овладевало услышавшими ее людьми. «Что там? Что такое?» – нетерпеливо спрашивали сверху.Наконец ее отголоски донеслись и до нас, на седьмой этаж. «Там указаны адрес и имя», – сказал кто-то. «Как – имя?» – «Да, имя человека, которому предназначается бомба… Бомба-то, оказывается, персональная, понимаешь? Не для всего дома, не для всего дома, а только для одного человека… не для всего дома!» Люди словно ополоумели от радости, смеялись, обнимались, целовались.Потом внезапная тревога заглушила восторги. Каждый подумал о себе, все стали с испугом спрашивать о чем-то друг друга, на лестнице поднялся невообразимый галдеж:«Какая там фамилия? Никак не прочтут…»«Да нет, прочитали… Какая-то иностранная (все сразу же подумали о докторе Штратце, дантисте с бельэтажа). Хотя нет, итальянская… Как вы говорите? Как, как? Начинается на Т… Нет-нет, на Б – как Бергамо… А дальше, дальше? Вторая буква какая? Вы сказали. У? У, как Удине?»Все смотрели на меня. Никогда не думал, что дикая, животная радость может так исказить человеческие лица. Кто-то не выдержал и разразился смехом, перешедшим в надсадный кашель. Смеялся старик Меркалли, тот, что занимается распродажей ковров с аукциона. Я все понял. Ящик с заключенным в нем адом предназначался мне; это был личный дар мне, мне одному. Остальные могли считать себя вне опасности.Что оставалось делать? Я отступил к своей двери. Соседи не сводили с меня глаз. Там, внизу, зловещее поскрипывание огромного ящика, который медленно и осторожно поднимали по лестнице, неожиданно слилось со звуками аккордеона. Я узнал мотив песенки «La vie en rose» [1] Жизнь в розовом свете (франц.).

.

1 2