— О, беременная! — воскликнула она. — Как мило. Так это видно? — И она уперлась взглядом в тебя, Бигги, изумляясь твоему чудесному преображению, радуясь, что молодые по-прежнему могут плодоносить, — по крайней мере, хотя бы в одном молодые остались прежними.
Мы все понимали твою мать, Бигги, позволяя ей считать, что, само собой разумеется, мы с тобой должны спать в разных комнатах; и лишь у твоего отца хватило храбрости заметить, что мы уже спали вместе до этого по крайней мере раз, так чего теперь опасаться? Но он не стал повторяться, понимая, что твоя мать нуждается в соблюдении неких приличий. Возможно, она считала, что хотя ее дочь и была осквернена и запятнана, будучи почти ребенком, но, по крайней мере, в своей девичьей комнате она должна остаться целомудренной. Зачем осквернять плюшевого медвежонка в изголовье кровати или всех этих маленьких троллей на лыжах, которые таким невинным рядком выстроились на туалетном столике? Что-то ведь должно было остаться нетронутым? Мы все это прекрасно понимали, Бигги.
А утром мы встретились в ванной. Я сшиб зубы тети Блакстоун в раковину: они громко стучали, кружа по ней, — эдакий странствующий рот. Это заставило тебя рассмеяться; потом ты обрезала над ванной ногти на ногах — мое первое вкушение семейной жизни.
Твоя мама нервничала снаружи под дверями ванной.
— Наверху есть еще одна ванная комната! — дважды крикнула она, как если бы опасалась, что ты можешь забеременеть во второй раз, зачать двойню или еще что похуже.
А ты прошептала мне, Бигги, когда я плеснул воды себе под мышки:
— Ты помнишь, Богус, как ты пытался умыться в биде в Капруне? — И от этого ледяного воспоминания мое мужское достоинство съежилось, как сморчок.
Утром Трампер пробормотал что-то в мягкие волосы, разметавшиеся по его подушке.
— Ты помнишь?.. — начал было он, но оборвал себя, узнав запах духов и отодвигаясь от лежавшей рядом женщины.
— Помни… — сонным голосом повторила проститутка. Она не понимала по-английски.
После ее ухода все, что он мог припомнить о ней, — это ее кольца. И то, что она с ними проделывала. Это была игра, которая ее забавляла: отражения маленьких граней света, пойманных многоликими камнями, бегали по ее и его телам.
— Поцелуй здесь, — просила она, указывая на мерцавшее пятнышко света. Когда она двигала руками, отражающиеся лучики перемещались вместе с ними, оставляя за собой яркие квадраты и треугольники то поверх ее глубоко посаженного пупка, то на упругих бедрах.
У нее были длинные, восхитительные руки и самые тонкие, чувственные запястья, которые ему когда-либо доводилось видеть. А еще она играла кольцами «в огораживание».
— Попробуй остановить меня, — сказала она, садясь на корточки напротив него на расшатанной кровати «Тащи», делая обманные выпады, уклоняясь и тыкая его своим сверкающим запястьем, царапая его в разных местах острыми деталями кольца, но не настолько сильно, чтобы поранить кожу.
Когда он лег на нее, она принялась водить кольцами по его спине. Один раз он поймал отражение лучей в ее глазах: она наблюдала за игрой света в своих кольцах, гоняя блики по потолку, одновременно двигаясь под ним легко и бездумно.
На Джозефплац Трампер остановился, обошел вокруг фонтана, удивляясь, как он оказался здесь. Он попытался вспомнить, сколько заплатил проститутке или когда он был с ней, но никак не мог восстановить последовательность событий; он проверил свой пустой кошелек, чтобы убедиться…
Чудесный запах шоколада, приправленного кошачьей мятой, исходивший от чемодана, заставил Богуса едва не подскочить от радости, вспомнив о плитке гашиша. Он представил себе, как расплачивается кусочком гашиша за завтрак — берет столовый нож, отрезает тонюсенькую полоску и спрашивает у официанта, хватит ли этого.
В конторе «Америкэн экспресс» он обнаружил, что спрашивает о Меррилле Овертарфе у информационной стойки, за которой озадаченно склонивший голову мужчина таращился сначала в карту перед собой, затем в карту большего масштаба позади себя.
— Овертрав? — переспросил мужчина. — Где это? Вы знаете ближайший к нему город?
После того как они разобрались с этим, его направили к столу с корреспонденцией, где девушка решительно покачала головой: в «Америкэн экспресс» постоянного почтового ящика у Меррилла не было.
И все же Богус решил оставить ему записку.
— Ну, мы, конечно, можем сохранить ее для него, — сказала ему девушка. — Но не больше чем неделю или около того. Потом это письмо считается мертвым.
Мертвое письмо? Ну конечно, даже слова могут умереть.
На доске объявлений в холле висели маленькие записки с содержанием самого разного характера.
«АННА, РАДИ БОГА ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ!»
«СПЕЦИАЛЬНЫЙ ОТВЕТ ТЕЛЕТАЙПОМ NFL ИГРА НЕДЕЛИ/
REG. SHOWING EV. SUN @ P.M. 2 & 4 / ATOMIC
ENERGY COMM., KARNTNER RING 23, WIEN I / U.S.
ТРЕБУЕТСЯ ПАСПОРТ».
«КАРЛ, Я СНОВА НА СТАРОМ МЕСТЕ».
«ПЕТКА, ПОЗВОНИ ОАГЕНФЮРТ 09-03-79
ДО СРЕД.,
В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ ПРИЕЗЖАЙ С ГЕРИГОМ В ГРАЦ, ВСТРЕЧАЕМ
ХОФСТЕЙНЕР ПОСЛЕ 11 ЧЕТВ. ЕВА, ЭРНЕСТ».
Ко всему этому Трампер добавил:
«МЕРРИЛЛ, ОСТАВЬ ДЛЯ МЕНЯ ПАРУ СЛОВ БОГГЛИ».
Он стоял на тротуаре на Кертнер-Ринг, ощущая прелесть no-весеннему солнечной погоды и удивляясь, почему декабрь такой теплый, когда какой-то мужчина, с пухлыми, как у младенца, щеками и в галстуке-бабочке, заговорил с ним. Его рот был настолько маленьким и округлым, что аккуратные усы незнакомца, казалось, образовывали замкнутый круг. Трампер ничуть не удивился, услышав, что тот говорит по-английски; он был похож на служащего газовой станции, которого Трампер знал в Айове.
— Скажите, вы тоже американец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132