Нет, ты еще одурманил нас сказками о величии, о Царствии Небесном. Но теперь мы прозрели. Я прав, Филипп?
– Что я могу сказать, Нафанаил? – отозвался низкий скрюченный старик, которого Иисус поначалу не заметил за спинами других. – Что я могу сказать, брат? Я виноват перед тобой за то, что уговорил последовать за нами.
Иисус покачал головой и взял Филиппа за плечо:
– Я гордился тобой, Филипп. Ты был лучшим из пастухов, ибо пас не овец – у тебя их не было, – но ветры, выгоняя их по ночам на пастбища. В своих мечтах ты разжигал огонь на вершине горы и кипятил молоко в большом котле, а после выливал на горные склоны, чтобы оно текло вниз, на равнину, и каждый бедняк мог вволю напиться. Все твое богатство было в твоей душе. А снаружи – бедность, одиночество, голод. Воистину ты был моим учеником. Но сейчас… Филипп, Филипп, лучший из пастухов, как ты пал. Ты думаешь только об овцах. Тебе хочется погладить их упругую шерсть, ощупать налитые бока. Ты погиб, мой бедный Филипп.
– Я голоден. Что скажешь на это?
– Думай о Боге – и утолишь свой голод, – сурово ответил Иисус, и сердце его снова сжалось.
Он повернулся к горбуну, лежавшему на земле. Склонился, посмотрел внимательнее, но не узнал. Отвел с его лица волосы, увидел за ухом сломанное перо и улыбнулся:
– А, это ты, Матфей, чернильная душа, мой верный писец? Перо сломано, но по-прежнему торчит у тебя из-за уха. Верно, ты сражаешься им вместо копья.
– Зачем насмехаешься надо мной? – огрызнулся Матфей. – Из-за тебя весь мой труд пошел прахом. Я старался, как мог, описывать твою жизнь и дела. Я мог прославить твое и свое имя. И что же? Павлин сбросил яркие перья, и под ними оказался жалкий цыпленок. Зачем я трудился?
Иисус слушал, опустив голову, и ощущал все больше и больше свою слабость. Внезапно он вскинул голову и грозно посмотрел на Матфея:
– Да как ты смеешь?!
Лысый косоглазый старик высунул голову из-за спины Нафанаила и захихикал. Иисус повернулся и узнал его:
– Это ты, Фома? Мой недоношенный младенец. Двуликий, пронырливый и вездесущий.
– Да, равви, это я, собственной персоной. Вот только зубы растерял да вконец облысел. А в остальном – полный порядок.
– Неужто и ты, герой из героев, сражался, чтобы спасти Иерусалим?
– Помилосердствуй, равви. Я не сумасшедший. Я изображал пророка.
– Ты? Пророка? Воистину и у муравья вырастают крылья. Неужели Господь коснулся тебя Своим дыханием?
– Господь тут ни при чем. Просто я постиг одну тайну.
– Какую?
– Я понял, каким должен быть пророк. Когда-то и ты об этом знал, да, видно, с годами забыл.
– Ну что ж, хитрец, напомни. Может, пригодится. Так каким же должен быть пророк?
– Пророк – это тот, кто надеется, когда все потеряли надежду, и впадает в отчаяние, когда все спокойны. Спросишь почему? Да потому, что он разгадал Великую Тайну.
– И в чем заключается эта тайна?
– Ничто в мире не вечно.
– С тобой страшно говорить, Фома. В твоих глазах я различаю хвост, рога и отблеск адова пламени.
– Это горит Свет Истины, равви. Ты знаешь это, но тобой владеет сострадание к людям. Душа слаба, и потому мир пребывает во мраке. Разум не ведает жалости и озаряет мир пламенем… Ты киваешь мне, чтобы я замолчал… Ты прав. Негоже нам открывать тайны слабым душам. Непосильным окажется для них такое испытание. Лишь один, знаю, смог бы выдержать.
– Кто?
Фома кивнул на стоявшего позади всех, в воротах, высокого седого старика, похожего на одинокое высохшее разбитое молнией дерево. Корни волос и борода его были по-прежнему рыжими.
– Иуда – единственный среди нас, кого не сломили невзгоды. Будь осторожен, равви. Видишь, он весь пылает яростью? Кто знает, что у него на уме.
– Иуда, брат мой! – обратился Иисус. – Время – кровожадный тиф. Оно пожирает не только людей, но и города, царства и – да простит меня Господь! – богов. Но тебя время обошло стороной. Ярость твоя не утихла. Ты так и не примирился с миром. Вижу, на груди у тебя по-прежнему поблескивает нож, а в глазах – гнев и надежда, великое пламя молодости… Здравствуй!
– Иуда, разве ты не слышишь? Учитель обращается к тебе, – сказал с укоризной седобородый старик с глубокими ранами на шее и щеках и припал к ногам Иисуса. Это был Иоанн.
– Упрям, как мул, – вздохнул Петр. – Сжал губы, чтобы не отвечать.
Иисус с нежностью глядел на своего давнего спутника.
– Иуда, перелетные птицы обронили над крышей моего дома вести о тебе. Я слышал, ты ушел в горы и сражался с поработителями Израиля. Слышал, в Иерусалиме ты схватил саддукеев, повязал красные ленты на шеи предателей и зарезал их, как агнцев на алтаре Бога Израиля. Великая, мрачная, отчаянная душа. С того дня, как мы расстались, ты не знал ни дня покоя. Иуда, брат мой, мне не хватало тебя. Я рад, что снова тебя вижу.
Иоанн в страхе поглядел на Иуду, еще крепче стиснувшего зубы, чтобы не отвечать, и спрятался за спины других.
– Берегись, равви, – сказал Петр, – ты играешь с огнем.
– Разве ты не слышишь меня, Иуда, брат мой? – продолжал Иисус. – Почему ты молчишь? Почему не приложишь руку к сердцу и не скажешь: «Я рад видеть тебя». Или падение Иерусалима лишило тебя дара речи? Ты кусаешь губы, чтобы сдержать рыдание? Крепись, не впадай в отчаяние. Ведь ты мужчина. Раны на твоем теле говорят, что ты сражался, как лев. Но, защищая Иерусалим, ты вступил в единоборство с Богом и потому был бессилен. Господь уже давно решил обратить священный город в груду пепла.
– Смотри, сжал кулаки, – прошептал испуганно Петр. – Сейчас кинется на тебя.
– Лучше отойти в сторону, от греха подальше, – буркнул Нафанаил.
– Берегись, равви! – закричали Мария и Марфа и бросились к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168