Народ рассматривал росписи, качал головой и роптал. Зло взяло почтенного раввина.
– Что вы там бормочете? – крикнул он. – Не верите в Бога отцов наших? Еще одного распяли – значит, еще на один шаг приблизился к нам Избавитель! Вот в чем смысл распинания, маловеры!
Он схватил свиток с аналоя и порывистым движением развернул его. Через открытое окно внутрь проникал солнечный свет. Аист спустился с неба и уселся на крыше стоявшего напротив дома, словно тоже желая послушать.
Радостный голос, ликуя, вырывался из сокрушенной груди:
– Трубите в победную трубу на Сионе! Возгласите весть ликования в Иерусалиме! Воскликните: Явился Иегова к народу своему! Встань, Иерусалим, воспряньте духом! Взгляни: на восходе и на закате гонит Господь чад своих. Выронявлись горы, исчезли холмы, все древа источают благоухание. Облачись в одеяния славы твоей, Иерусалим: да будет счастье народ Израильскому во веки веков!
– Когда? Когда же? – раздался голос из толпы. Все повернулись на этот голос.
Тощий, сморщенный старичок приподнялся на носках и воскликнул:
– Когда? Когда же, старче?
Раввин гневно свернул пророчества.
– А ты торопишься? – спросил он. – Торопишься, Манассия?
– Да, тороплюсь, – ответил старичок, и слезы, потекли у него из глаз.
– Некогда мне, помирать пора.
Раввин вытянул руку и указал ему на увязшего в костях, Иезекииля.
– Ты воскреснешь, Манассия. Смотри!
– Я стар и слеп и потому ничего не вижу.
Тогда заговорил Петр. День уже клонился к закату, а ночью предстояло рыбачить на Геннисаретском озере, и поэтому он спешил.
– Ты обещал открыть нам тайну, старче, которая утешит сердца наши, – сказал он. – Что это за тайна?
Все столпились вокруг почтенного раввина, затаив дыхание. Из стоявших во дворе все кто мог протиснулись внутрь. Было очень душно, воздух пропитался запахом человеческих тел. Служитель бросил в курильницу кедровой смолы, чтобы воздух стал чище.
Стараясь сохранить самообладание, почтенный раввин поднялся на скамью.
– Дети мои, – сказал он, вытирая пот. – Сердца наши переполнены крестами. Время заставило мою черную бороду поблекнуть, а затем сделало ее и совсем седой, зубы выпали у меня изо рта. Долгие годы взывал я о том же, о чем воззвал сейчас почтенный Манассия: «Доколе? Доколе, Господи?! Неужели я умру, так и не увидев Мессии?»
Я все вопрошал, и однажды ночью свершилось чудо: Бог ответил. Нет, чудо было не в этом, ибо, всякий раз, когда мы спрашиваем, Бог отвечает нам, но плоть наша покрыта грязью, нечувствительна, и потому мы не слышим. Но в ту ночь я услышал – это и было чудо.
– Что ты услышал? Расскажи нам все, старче! – снова громко спросил Петр.
Он расчистил себе место локтями и теперь стоял прямо перед раввином. Старец наклонил голову, посмотрел на Петра и улыбнулся.
– Бог такой же рыбак, как и ты, Петр. Он тоже ходит ловить рыбу по ночам, особенно в, полнолуния, А в ту ночь круглая луна плыла по небу – по небу, которое было белым, как молоко, было таким милосердным и благосклонным. Я не мог сомкнуть очей, мне было тесно в доме, и тогда я пустился в путь по узеньким улочкам, вышел из Назарета, поднялся в горы и сел на камень, устремив взгляд на юг – туда, где стоит священный Иерусалим. Луна наклонилась, смотрела, на меня и улыбалась, словно человек. Я тоже смотрел на нее, на ее уста, на ее веки, разглядывал уголки ее глаз и стонал, потому как чувствовал, что она говорит, разговаривает со мной в тиши ночной, но я был не в силах разобрать слова… Ни один листок не колыхнулся внизу на земле, неубранное поле благоухало хлебом, а с окрестных гор – Фавора, Гельвуя и Кармилаг – струилось молоко. «Эта ночь – Божья, – подумал я. – Полная луна – лик Божий в Ночи, и таковыми будут ночи в грядущем Иерусалиме».
И лишь подумал я так, слезы наполнили очи мои, печаль овладела мною и овладел мною страх: я был стар, так неужели мне суждено умереть прежде, чем очи мои нарадуются на Мессию?
Я стремительно поднялся, священное неистовство охватило меня, я снял пояс, сбросил одежды и остался перед оком Божьим в чем мать родила. Чтобы Он увидел, как я постарел, иссох и сморщился, словно фиговый лист осеныо, словно обглоданная птицами виноградная гроздь, носящаяся в воздухе голой ветвью. Пусть же он увидит меня, сжалится надо мной и не медлит более.
Я стоял нагим перед Господом и чувствовал, как лунный свет пронзает мою плоть. Я целиком превратился в дух, слился с Богом и услышал глас Его, который звучал где-то снаружи, где-то вверху надо мной, но внутри меня. Внутри меня, ибо оттуда, изнутри, приходит к нам истинный глас Божий.
«Симеон, Симеон, – услышал я. – Я не позволю тебе умереть прежде, чем ты не увидишь, не услышишь, не коснешься Мессии собственными руками!» «Господи? Повтори это!» – воскликнул я. «Симеон, Симеон, я не позволю тебе умереть, прежде чем ты не увидишь, не услышишь, не коснешься Мессии собственными, руками!» Я обезумел от радости, стал прихлопывать руками, притоптывать ногами, пустился плясать нагим в лунном сиянии Сколько времени длилась эта пляска? Мгновение, равное вспышке молнии? Тысячелетия? Я утолил свой голод, почувствовал облегчение, оделся, подпоясался, спустился в Назарет. Увидев меня, петухи на крышах сразу же начинали петь, солнце смеялось, просыпались птицы, двери распахивались, приветствуя меня, а весь мой убогий домишко, от порога до крыши, его окна и двери – все сияло рубином. Деревья, камни, люди, птицы чувствовали, что вокруг меня пребывает Бог, и даже сам кровопийца центурион остановился передо мной в изумлении.
– Что с тобой случилось, почтенный раввин? – спросил он меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168