Распустив хвост, выгнув шею и запрокинув голову, он смотрел на Марию, и его круглый глаз блистал в вечернем свете рубином. Голубь смотрел в небе и говорил с нею, желая поведать какую-то тайну. О, если бы здесь оказался почтенный раввин: он понимал язык птиц и мог бы истолковать… Мария смотрела на голубя, затем, сжалившись над ним, отложила веретено и нежно-нежно позвала его. Голубь радостно вспрыгнул к ней на сведенные вместе колени и, словно в желании этих колен и заключалась вся его тайна, уселся там, сложил крылья и замер.
Мария почувствовала сладостную тяжесть и улыбнулась.
«О, если бы Бог всегда так сладостно нисходил на человека», – подумала она.
И едва Мария додумала это, на память ей снова пришло то утро, когда оба они, обрученные, поднялись на вершину пророка Ильи – на возлюбленную небесами гору Кармил – просить пламенного пророка быть им заступником перед Богом, чтобы родить сына и посвятить его милости Божьей. Вечером того же дня они должны были вступить в брак и еще до рассвета отправились за благословением к огненному громоликующему отшельнику. На небе не было ни облачка, стояла мягкая осень, людской муравейник уже собрал урожай, сусло уже бродило в крупных глиняных чанах, связки смокв сушились на перекладинах. Марии было пятнадцать лет, а жених был седовлас и опирался на роковой расцветший посох, сжимая его крепкой рукой.
В полдень они поднялись на святую вершину, стали на колени, прикоснулись кончиками пальцев к окровавленному острому, граниту и вздрогнули: из гранита вырвалась искра и обожгла палец Марии. Иосиф раскрыл было уста, чтобы вызвать свирепого властелина горы, но не успел: из небесных глубин примчались набухшие гневом и градом тучи и с воем закружились смерчем над острым гранитом. А когда Иосиф бросился, чтобы схватить нареченную и укрыться с ней в пещере, Бог метнул повергающий в трепет перун, земля и небо смешались, и Мария упала навзничь, потеряв сознание. Когда она пришла в чувство, открыла: глаза и огляделась вокруг, то увидела, что Иосиф лежит рядом вниз на черном граните, разбитый параличом.
Мария протянула руку и легко, чтобы не вспугнуть, погладила сидевшего у нее на коленях голубя.
– Свирепо низошел тогда Бог, – прошептала она, – и свирепо говорил со мной. – Что он сказал?
Сбитый с толку множеством окружавших ее чудес, раввин часто расспрашивал Марию:
– Вспомни, Мария. Именно так, посредством грома, разговаривает иногда Бог с людьми. Постарайся вспомнить, чтобы мы могли узнать, какая доля уготована твоему сыну, – говорил он.
– Была молния, старче, она катилась вниз, спускаясь с неба, словно влекомая волами повозка.
– А там, за молнией, Мария?
– Да, ты прав, старче, оттуда, из-за молнии, и говорил Бог, но я не смогла разобрать ясно его слова, прости меня.
Мария ласкала голубя и спустя тридцать лет старалась вспомнить гром и распознать скрытое слово…
Она закрыла глаза, ощутила в ладонях теплое тельце голубя и его бьющееся сердечко. И вдруг – Мария сама не знала как и не могла понять почему, – но в этом она была уверена! – молния и голубь, биение сердечка и гром стали одним целым – и все это был Бог.
Мария закричала и в испуге вскочила с места: впервые она ясно услышала скрытые в громе, скрытые в голубином ворковании слова: «Радуйся, Мария… Радуйся, Мария…»
Да, именно это возгласил ей Бог: «Радуйся, Мария…»
Она обернулась и увидела, как ее муж все открывает и закрывает рот, прислонившись к стене. Уже наступил вечер, а он все старается изо всех сил, обливаясь потом.
Мария прошла мимо него, не сказав ни слова, и стала на пороге, глянуть, не возвращается ли домой сын. Она видела, как тот, повязав волосы окровавленной головной повязкой распятого, спускался на равнину… Куда он пошел? Почему опаздывает? Неужели снова всю ночь до рассвета он проведет в полях?
Мать стала на пороге и увидела почтенного раввина, который приближался, опираясь всем телом на посох священника и тяжко дыша, а седые завитки волос по обе стороны его чела шевелились под дуновением легкого вечернего ветерка, доносившегося с Кармила.
Мария почтительно посторонилась, раввин вошел в дом, ласково взял брата за руку, но не стал говорить с ним. Да и что он мог сказать? Мысли его были погружены во мрак. Он повернулся к Марии.
– Твои глаза сияют, Мария, – сказал он. – Что с тобой? Снова приходил Господь?
– Я распознала, старче! – ответила Мария, не в силах сдержаться.
– Распознала? Что, скажи, ради Бога?
– Слово, звучавшее в громе.
Раввин встрепенулся.
– Велик Бог Израиля! – воскликнул он, воздев руки вверх, – Для того я и пришел, Мария, чтобы снова расспросить тебя. Ибо сегодня распяли еще одну нашу надежду, и сердце мое…
– Я распознала, старче, – повторила Мария. – Сегодня вечером, когда я сидела за пряжей, мне снова вспомнилась молния, и я впервые почувствовала, как гром внутри меня успокаивается, и из-за грома послышался чистый, безмятежный голос – голос Божий: «Радуйся, Мария!»
Раввин рухнул на скамью, сжал виски ладонями и погрузился в раздумья. Прошло довольно много времени, прежде чем он поднял голову.
– И ничего больше, Мария? Постарайся лучше разобрать свой внутренний голос: от того, что нарекут твои уста, может зависеть судьба Израиля.
Слова раввина повергли Марию в ужас. Мысли ее вновь обратились к грому, грудь содрогалась.
– Нет, – прошептала она наконец в изнеможении. – Нет, старче… Он сказал не только это, он сказал еще много другого, но я не могу, пытаюсь изо всех сил, но не могу разобрать больше ничего.
Раввин опустил руку на голову женщины с большими прекрасными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168