Так я впал во все грехи.
– Во все грехи?! – воскликнул раввин. Но юноша не слышал старика. Негодование и боль овладели им.
– К чему было избирать меня? Заглядывал ли Он в сердце мое?! Все змеи сплелись там, внутри меня, и издают шипение. Шипят и пляшут. Все грехи. А первый, самый первый…
Он запнулся. Пот выступил у корней его волос. Юноша умолк.
– «Первый, самый первый»? – тихо повторил раввин.
– Магдалина! – сказал юноша и поднял голову.
– Магдалина?!
Почтенный раввин побледнел.
– Это я виноват, что она вступила на этот путь, я. Еще малым, ребенком я дал ей познать плоть. Я исповедуюсь! Слушай же и трепещи, почтенный раввин! Мне было тогда около трех лет, я забрался в твой дом, когда никого из вас там не было, взял Магдалину за руку, мы разделись, легли наземь, и наши стопы прильнули друг к другу. О, какая это была радость, какой грех! С тех пор и пропала Магдалина, ибо не могла она больше жить без мужчины, без мужчин…
Сын Марин глянул на почтенного раввина, но тог зажал голову в коленях и молчал.
– Это я виноват! Я! Я! – воскликнул Сын Марии, ударяя себя в грудь. Спустя некоторое время он заговорил снова:
– И если бы только это! Сызмала скрываю я глубоко внутри себя не только демона прелюбодеяния, но и демона гордыни, почтенный раввин! Еще совсем маленьким – я и на ногах стоял еще не совсем твердо и все хватался за стену, чтобы не упасть, – уже тогда я мысленно взывал в гордыне: «Боже! Сделай и меня Богом! Боже! Сделай и меня Богом! Боже! Сделай и меня Богом!» И ходил, держась за стену. А однажды я держал обеими руками огромную гроздь винограда, проходившая мимо цыганка приблизилась присела рядом, взяла меня за руку и сказала: «Дай мне виноград, а я поведаю тебе твою судьбу». Я дал ей виноград, она склонилась над моей ладонью и воскликнула: «О! О! Я вижу кресты, кресты и звезды!» И засмеялась. «Ты станешь царем Иудейским!» – сказала она и пошла прочь. А я поверил в это, возгордился и уже с тех пор, дядя Симеон, уже с тех пор повредился рассудком. До нынешнего дня не исповедовался я в том перед человеком, ты – первый, кому я говорю все это, дядя Симеон. С того самого дня я повредился рассудком.
Он умолк и, помолчав немного, закричал:
– Я – Люцифер! Я! Я!
Раввин оторвал голову от колен и простер руку к устам юноши.
– Молчи! – приказал он.
– Не буду молчать! – ответил распалившийся юноша. – Коль я заговорил, так не буду молчать! Я – лжец, лицемер, трус и никогда не говорю правду, не имея на то смелости. Когда я смотрю на идущую мимо женщину, то краснею и опускаю голову, но в глазах у меня одно лишь прелюбодеяние. Я не поднимаю руки, чтобы украсть, побить или убить кого-нибудь, но не потому, что не желаю того, а потому что боюсь. Хочу поднять голову против собственной матери, против центуриона, против Бога – и боюсь. Я боюсь, боюсь! Если ты отверзнешь мне нутро, то увидишь, что там, внутри, сидит дрожащий заяц – Страх. Страх, и ничего больше. Он для меня и отец, и мать, и Бог.
Почтенный раввин взял юношу за руки и держал их в своих ладонях, желая успокоить его, но тот вздрагивал и трепетал.
– Не бойся, дитя мое, – говорил раввин, пытаясь утешить его. – Чем больше демонов внутри нас, тем больше ангелов можем мы сотворить. Ибо ангелами называем мы раскаявшихся демонов, поверь мне. Один только вопрос хочу я задать тебе, Иисусе: ты когда-нибудь познавал женщину?
– Нет, – тихо ответил юноша.
– И не хочешь познать?
Юноша покраснел. Он молчал, не произнося ни звука, и только кровь стучала у него в висках.
– Не хочешь познать? – снова спросил старец.
– Хочу… – ответил юноша так тихо, что раввин едва услыхал его.
Но Сын Марии тут же встрепенулся, словно пробуждаясь ото сна, и закричал:
– Не хочу! Не хочу!
– Почему? – спросил раввин, не зная другого средства исцелить юношу от страдания.
Он судил по себе самому, он судил по множеству одержимых, которые пускали пену изо рта, кричали, богохульствовали, оттого что им было тесно в этом мире, но, взяв жену, уже не чувствовали тесноты, а произведя на свет детей, и вовсе успокаивались.
– Мне этого недостаточно, – сказал юноша уже твердо. – Мне мало этого.
– Недостаточно? – спросил изумленный раввин. – Чего же ты хочешь?
В памяти юноши возникла Магдалина: горделивая походка, стройный стан, накрашенные глаза, губы, щеки, открытая грудь, зубы, которые сверкают на солнце, когда она смеется. Она проходила перед мысленным взором юноши покачивающейся походкой, и тело ее менялось. У нее было множество тел, а затем Сын Марии видел целое озеро (возможно, это было Геннисаретское озеро) и вокруг озера – тысячи мужчин и женщин, тысячи Магдалин, с поднятыми кверху счастливыми лицами, сиявшими от падавших на них с высоты лучей солнца. Это было не солнце, это был он сам – Сын Марии, склонявшийся над лицами, отчего те исполнялись сияния. Что это было? Радость? Любовь? Избавление? Юноша не мог разглядеть этого – он видел только сияние.
– О чем ты думаешь? – спросил раввин. – Почему ты не отвечаешь?
Юноша вспыхнул.
– Ты веришь в сны, дядя Симеон? – резко спросил он. – Я верю. Только в них я и верю. Однажды я видел сон. Будто какие-то невидимые враги привязали меня к сухому кипарису, а всюду в теле моем с ног до головы торчали длинные красные стрелы и струилась кровь. На голову же мне надели венец из терниев, среди шипов которых переплелись огненные буквы, гласившие: «Святой Богохульник». Это я святой Богохульник, раввин Симеон. Так что не спрашивай меня! Я буду богохульствовать!
– Что ж, давай, богохульствуй, дитя мое, – спокойно сказал почтенный раввин и снова взял его за руки. – Богохульствуй, если тебе полегчает от этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168