– они-то умеют навести порядок!
Толпа заревела, бедняки повскакивали с мест, а Иуда оторвался от сосны. Почтенная Саломея испуганно прикрыла мужу рот ладонью, чтобы тот замолчал, и, охваченная ужасом, повернулась к приближающейся с решительным видом толпе.
– Не слушайте его, дети. Это он со злости, сам не понимает, что говорит. И, повернувшись к старику, Саломея приказала:
– Пошли!
Затем она позвала своего любимчика, в блаженном спокойствии сидевшего у ног Иисуса:
– Пошли, сынок, уже стемнело.
– Я останусь, матушка, – ответил юноша. Распростертая на камнях Мария поднялась, вытерла глаза и, пошатываясь, направилась к сыну, чтобы тоже увести его. И любовь, выказанная Иисусу бедняками, и угрозы богатого старосты повергали несчастную в ужас.
– Заклинаю вас именем Божьим, – говорила она каждому, кто попадался ей на пути, – не слушайте его, он болен… болен… болен…
Она с содроганием подошла к сыну, который стоял, скрестив руки на груди, и смотрел вдаль, в сторону озера.
– Пойдем, сынок, – нежно сказала мать. – Пойдем домой…
Он услышал ее голос, обернулся и удивленно посмотрел на мать, словно спрашивая, кто она такая…
– Пойдем, сынок, – снова сказала Мария, обнимая его за пояс. – Что ты так смотришь? Не узнаешь меня? Я твоя мать. Пойдем, твои братья и старый отец ожидают тебя в Назарете… Сын покачал головой.
– Какая мать? – тихо спросил он. – Какие братья? Вот они – мои мать и братья…
Вытянув руку, он указал на оборванцев, на их жен и на рыжебородого Иуду, который молча стоял у сосны и гневно смотрел на него.
– А отец мой…
Он указал перстом на небо:
– …Бог.
На глазах у злополучной, пораженной громом Божьим Марии выступили слезы.
– Неужто есть в мире мать несчастнее меня? – воскликнула она. – Один только сын был у меня, один-единственный, и вот…
Почтенная Саломея услыхала этот раздирающий душу голос, оставила мужа, вернулась к Марии и взяла ее за руку, но та не желала идти и снова обратилась к сыну.
– Ты не идешь? – воскликнула мать. – Не идешь? Последний раз говорю: пошли!
Она ждала, но сын снова, не произнеся ни слова, повернулся в сторону озера.
– Ты не идешь? – воскликнула мать душераздирающим голосом и, подняв руку, спросила: – А материнского проклятия не боишься?
– Я ничего не боюсь, – ответил сын, даже не обернувшись. – И никого не боюсь, одного только Бога.
Лицо Марии потемнело от гнева. Она подняла вверх руку, сжатую в кулак, и уже было раскрыла рот, чтобы изречь проклятие, но почтенная Саломея поспешно зажала ей рот ладонью.
– Нет! Нет! Не делай этого! Нет! Затем она обняла Марию за талию и насильно увела с собой.
– Идем! Идем, Мария, дитя мое. Мне нужно поговорить с тобой.
Обе женщины стали спускаться по направлению к Капернауму, а впереди их шел Зеведей, яростно сбивая посохом головки чертополоха.
– Что ты плачешь, Мария? – говорила Саломея. – Разве ты не видела?
Мария удивленно взглянула на нее и перестала всхлипывать. – Что? – спросила она.
– Лазурные крылья, тысячи лазурных крыльев, которые появились у него за спиной, когда он говорил, – разве ты не видела? Ангельские рати стояли за ним, клянусь, Мария!
Но Мария только безутешно покачала головой.
– Ничего я не видела… Ничего я не видела… – прошептала она. – Ничего! И, немного помолчав, добавила:
– На что мне они, ангелы, госпожа Саломея? Мне бы хотелось, чтобы за ним следовали дети и внуки, а не ангелы!
Но перед глазами почтенной Саломеи реяли лазурные крылья. Она протянула руку, прикоснулась к груди Марии и тихо, словно посвящая ее в некую великую тайну, прошептала:
– Ты благословенна, и плод чрева твоего благословен, Мария!
Но та только безутешно качала головой и плакала, идя следом.
Между тем распалившиеся оборванцы окружили Иисуса и, стуча палками и потрясая пустыми корзинами, выкрикивали угрозы:
– Правильно, Сыне Марии! Смерть богачам!
– Веди нас! Пошли, сожжем дом почтенного Зеведея!
– Нет, не нужно его жечь, – возражали другие. – Лучше разрушим его и разделим между собой зерно, масло, вина и сундуки с богатой одеждой… Смерть богачам!
Иисус в отчаянии махал руками и кричал:
– Нет, не говорил я такого! Не говорил я такого! Да будет любовь, братья!
Но разве могла слушать его разъяренная голодом беднота!
– Правильно говорит Андрей: сначала огонь да топор, а затем уже любовь! – кричали женщины.
Андрей стоял рядом с Иисусом, слушал крики, склонив голову, и молчал. Он думал, что эти слова говорил его учитель там, в далекой пустыне, и были они словно камни, пробивавшие людям головы, а этот раздает здесь людям слово будто хлеб… Кто из них прав? Кто? Какой из этих двух путей ведет к спасению мира? Насилие? Или же любовь?
Такие мысли кружили в голове Андрея, когда он почувствовал, как пара рук легла ему на чело. Иисус подошел к нему и положил руки на голову: пальцы, такие длинные и изящно-тонкие, обнимавшие все, к чему бы они ни прикасались, покрыли всю голову Андрея. Он не двигался. Чувствовал, как швы его черепа разверзаются и в мозг изливается густое, как мед, проникающее в уста, в горло, в сердце, доходящее до самого нутра и растекающееся оттуда до самых стоп невыразимое наслаждение. Всем телом, всей душой, словно древо жаждущее, всеми своими корнями ощущал он глубокую радость и молчал, желая, чтобы эти руки никогда не покидали его головы! После напряженной борьбы он почувствовал внутри себя мир и уверенность.
Чуть поодаль два неразлучных друга – Филипп и Нафанаил – спорили друг с другом.
– Он мне нравится, – говорил добродушный верзила.
– Слова его сладки, как мед. Представь себе: я слушал и облизывался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168