Петр подозвал Иуду, затем к ним подошел и Иаков: не хотелось им обижать никого из друзей. Но трое шедших впереди спешили, окликали их и снова увлекали за собой.
– Ох, не дает нам учитель повеселиться чуток, как все люди, – проворчал Петр, пришедший уж было в веселое настроение. – Нашли себе обузу.
– Эй, где ты там запропастился, злополучный Петр? – окликнул его Иуда, тряхнув своей огромной головой. – Ты что думаешь, мы сюда ради выпивки пришли? Или тебе кажется, что мы идем на свадьбу?
Но когда они снова уж было двинулись вперед быстрым шагом, из шатра вдруг раздался хриплый голос:
– Эй, Петр, сын Ионы, галилеянин негодный, что это ты проходишь мимо?! Даже головы не повернешь и признаваться не желаешь! Погоди-ка, выпей! Может, хоть тогда глаза продерешь и на меня взглянешь?!
Петр узнал голос и остановился:
– Вот тебе на! Привет, Симон, негодник из Кирены!
Он повернулся к двум своим товарищам:
– Ребята, отсюда нам все равно не улизнуть, давайте остановимся и пропустим глоток. Симон – знаменитый пропойца и владелец таверны у Давидовых врат. По нем и виселица и кол плачут, но он добрый малый, нужно уважить его.
Симон и вправду оказался добрым малым. В молодости он прибыл сюда из Кирены, открыл таверну, и всякий раз, когда Петр бывал в Иерусалиме, он заходил к Симону и останавливался у него на ночлег. Вдвоем они ели и пили, болтали, шутили, затем заводили то песню, то ссору, затем мирились, снова пили, и в конце концов Петр заворачивался в покрывало, укладывался на лавке и засыпал. Теперь Симон сидел в шатре, убранном виноградными лозами, держал под мышкой кувшин, а в руке – бронзовую чашу и пил в полном одиночестве.
Друзья обнялись, оба были уже подвыпивши и чувствовали друг к другу столь великую любовь, что на глазах у них выступили слезы. Когда кончились первые восклицания, объятия и целая череда угощений, Симон разразился хохотом.
– Голову даю на отсечение: вы тоже идете принимать крещение. Правильно делаете, примите мое благословение. И я тоже крестился третьего дня и не жалею. Это тоже своего рода удовольствие.
– Тебе стало лучше? – спросил Иуда, который не пил, а только ел, внимательно наблюдая за происходящим.
– Как тебе сказать, друг… Я уже много лет кряду не входил в воду. С водой я на ножах. Я – человек винный, а вода – для жаб. Но третьего дня я сказал себе:
«Послушай, а почему бы и не окреститься? Все люди идут принимать крещение. Так дело не пойдет. Кое-кто из новоозаренных будет пить вино, – не могут же все поголовно сделаться глупцами, – заведу-ка я с ними знакомство, выловлю клиентов. Моя таверна у Давидовых врат – все ее знают». Короче, чтобы не утомлять вас болтовней, – я пошел. Пророк этот – дикарь, зверь неукротимый, что тут еще скажешь? Из ноздрей у него пламя пышет, храни меня Боже! Схватил меня за шиворот, окунул в воду по самую бороду, а я как заору, чтобы безбожник еще, чего доброго, не утопил меня! Но все же я уцелел и остался в живых – вот он я!
– Тебе стало лучше? – снова спросил Иуда.
– Клянусь вином, он устроил мне хорошее купание, очень хорошее! Мне полегчало. Креститель говорит, что мне полегчало, потому что грехи покинули меня. Но, между нами говоря, думаю, что полегчало мне, потому как жиры покинули меня, ибо, выйдя из Иордана, я заметил, что вода покрылась жировыми пятнами в палец толщиной.
Он громко захохотал, наполнил чашу вином, выпил. Выпили и Петр с Иаковом. Симон снова наполнил чашу и повернулся к Иуде:
– А ты почему не пьешь, мастер? Это вино, благословенный ты мой, а вовсе не вода.
– Я никогда не пью, – ответил рыжебородый и отодвинул чашу. Симон вытаращил глаза.
– Неужели ты из тех? – спросил он, понизив голос.
– Из тех, – ответил Иуда и движением руки прервал беседу.
Мимо проходили две размалеванные женщины. Они остановились и принялись строить глазки четверым мужчинам.
– И к женщине тоже нет? – спросил ошеломленный Симон.
– И к женщине, – сухо ответил Иуда.
– Да что ж это такое, несчастный?! – воскликнул, не в силах больше сдерживаться, Симон. – Зачем тогда Бог сотворил вино и женщину, отвечай-ка?! Для собственного времяпрепровождения, что ли, или для нашего?
Тут они увидели спешно приближавшегося к ним Андрея.
– Скорее! – крикнул он. – Учитель торопится.
– Какой еще учитель? – спросил хозяин таверны. – Этот босой, в белоснежных одеждах?
Но три товарища уже шагали, а Симон Киренянин, высунувшись в замешательстве из шатра, с пустой чашей в руке и кувшином под мышкой, смотрел на них, качая огромной головой.
«Должно быть, еще один Креститель, – пробормотал он. – Еще один боговдохновенный – Эх, да сколько ж их развелось в последнее время – как грибов! Выпьем же за его здоровье: да вразумит его Бог!» С этими словами Симон наполнил чашу.
Между тем Иисус и его товарищи вступили на просторный двор Храма. Перед тем как войти в Храм помолиться, они задержались, чтобы совершить омовение ног, рук и уст. Бросив вокруг быстрый взгляд, они увидели встающие одна поверх другой открытые террасы, заполненные людьми и животными, отбрасывающие густую тень портики, колонны из белого и голубого мрамора, увенчанные золотыми виноградными лозами и кистями, и повсюду – павильоны, палатки и повозки, лавки менял, цирюльни, мясные и бакалейные прилавки. Воздух сотрясали громкие голоса, ругань и хохот. В Доме Господнем стоял запах пота и смрад.
Иисус прикрыл ладонью ноздри и рот. Он оглядывался по сторонам, но Бога нигде не было.
«Ненавижу и презираю ваши праздники. Зловоние тучных тельцов вызывает у меня тошноту. Не могу слышать ваших псалмов и лютен…»
Он больше не был пророком, не был Богом, сердце его пришло в смятение и вопияло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168