видишь все это и вдруг – в тысячу первый раз словно очнешься: сдвинешь шапку на затылок и зачаруешься…А зачаровываться здесь нельзя. Зачарованные странники здесь, как в сказке, быстро оказываются спящими царевичами в «черных тюльпанах». И никакие слезы никаких прекрасных царевен не смогут их расколдовать.
Поэтому мы смеемся, казалось, над тем, над чем смеяться грешно, зубоскалим над самым святым. Ничего не поделаешь: всего лишь защитная реакция психики – иначе спятишь.
Я шутил под этим звездным небом регулярно и с легкой душой: вывод войск не за горами, а еще через несколько месяцев – дембель. И никаких тебе боевых, никакой осточертевшей тушонки, никаких гор… На гражданке дам пинка каждому, кто посоветует мне ехать отдыхать на Кавказ. Буду сидеть средь среднерусских равнин и любоваться прямым горизонтом, которого здесь никогда не видел и, признаться, уже успел забыть, как он выглядит.
«Звездей-то сколько…» На этот раз мой дежурный прикол, к которому все привыкли и стали воспринимать как необходимый ритуал перед наступлением ночи, родился со скрипом. Не веселилось. Никак. На душе лежал камень.
И не у меня одного. Если уж Пашка Миревич, штатный ротный остряк (еврей в Афгане! – уже от этого словосочетания становилось смешно) молчал, как на похоронах любимого раввина, то про остальных говорить вообще не приходилось.
Собирались молча. Заскорузлыми пальцами привычно набивали магазины, ввинчивали взрыватели в гранаты, получали у старшины сухпай и чулки ОЗК, укладывали «эрдэшки». По карманам – пара индивидуальных пакетов (еще один давно засунут в раму откидного приклада автомата и обкручен медицинским жгутом). Док выдает каждому по красной коробочке с тюбиком промедола.
Щербакову промедол не выдается. Есть подозрение, что он засадит себе наркотик раньше, чем получит пулю в задницу. Обезболивающее выдается «куратору» Щербатого, который всегда ходит с ним в одной паре – тому же Миревичу.
Пашка жаден, как и полагается семиту, поэтому если даже к нему приползут на коленях все наркоманы мира упрашивать за нашего ротного наркошу, все равно не отдаст. Силой тоже не возьмешь: кулак у Миревича увесистый. Щербатый с этим смирился и не возникает. Как всегда, он надеется надыбать анаши после разгрома «духов» – у тех этого добра всегда навалом.
Собираешься.
Автоматически делаешь привычную работу, глаза отмечают ставшие обычными детали. Щербатый, Миревич, обычно – виноватый вид старшины роты прапорщика Бубенцова: как всегда, на боевые он с нами не пойдет. Как всегда, ворчит под нос второй номер пулеметчика Грача – тот опять сунул ему лишнюю ленту.
Все как обычно. И тревога, и гнетущее состояние должны быть. И раньше перед особо важными и опасными выходами не разгоняли тоску даже самые завзятые остряки: сначала Муха, а после его гибели – Миревич из молодых.
Но все-таки что-то новое угнездилось в душе. Непонятная заноза. Свербит, точит, не отпускает, изводит смутной тревогой. Наверное, перерывчик в войне сказывается. Три месяца относительно спокойной жизни и – появилась уверенность, что вернешься домой живым и невредимым. Это сейчас мешает. Отвыкли, бачи, отвыкли…
Привыкай заново. Вдохни смерть через обе ноздри, как пес, идущий по следу. Забудь, что мечты твои подписали тебе обходной лист на дембель раньше командира полка. Ты – солдат, и дело твое старо, как мир. Забудь про другое, и лучше тщательнее подгони лямки своего снаряжения.
Колонна вышла до рассвета. Чтобы скрыть нашу настоящую численность, народ распихали по десантным отделениям «бээмпешек», загнали под тенты грузовиков поближе к кабинам. Пару отделений для блезира оставили на броне.
Мне, как всегда, «повезло»: досталась броня. Принято считать, что наверху бронемашины ехать безопаснее: если она наскочит на мину, взрыв сбросит тебя на землю и ты отделаешься контузией или ушибами. Не в пример тем, кто находится внутри – их размажет по стенкам.
Сегодня путь знакомый, проверенный саперами многократно, поэтому я бы с удовольствием прокатился в теплом десантном отделении. В тесноте, да не в обиде. Намерзнуться еще успею. Впрочем, как и вспотеть на склонах…
Но выбирать не приходится. Поэтому устраиваюсь поудобнее на старой подушке, подложенной на броню, чтобы не приморозить зад и не заработать простатит в молодые годы. Прислоняюсь спиной к гладкой поверхности башенного прожектора, накидываю на колени два куска брезента, чтобы не продуло колени. БМП говорит «би-и-п», прыгает, как лягушка вперед – поехали!
Выкатываемся на дорогу. БМП натужно ревет – начинается подъем. Вокруг серебром отсвечивают горы. Над ними зависла огромная «фара» по имени Луна. Недаром остряки из какого-то оборонного КБ назвали «Луной» прожектор на бронетехнике. С его помощью ночь в прицеле становится днем с зеленоватой подсветкой. Именно на такую «Луну» я сейчас облокотился.
Итак, сейчас у меня в распоряжении сразу две луны: одна подпирает спину, вторая освещает путь. И кто сказал, что человек – не царь природы?
Ничего не мешает думать – дорога привычная. Можно сбиться со счета, сколько раз мы сопровождали по ней колонны до перевала. Каждый изгиб запечатлен в памяти, каждая кочка изучена солдатской задницей.
Вот пошли ориентиры… Два сожженных «КАМАЗа» – «наливника», ржавеющие на склоне – прошлым летом «духи» зажали здесь колонну. Эти заправщики были подбиты почти сразу из гранатометов, и вспыхнули огромными кострами. Их спихивали в ущелье танками, чтобы не мешали маневру. Они так и не долетели до дна ущелья, нелепо вздыбившись где-то на полпути.
Дальше – сложенный из камней обелиск с «камазовскими» рулями и гнутым стволом крупнокалиберного пулемета с БТРа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76