Каору и Фудзико стояли около него лицом к лицу, глаза в глаза, печалясь о расставании. Каору не хотелось, чтобы Фудзико видела часы на платформе, и он обвил рукой ее шею. Фудзико, державшая Каору за запястье, крепко сжала его; расценив это как знак, Каору обнял ее за спину, притянул к себе и прижался щекой к щеке. Он ощутил, как сладкая волна пробежала по спине Фудзико, и вложил всю страсть в это прикосновение. Фудзико почувствовала эту силу, и щека ее мягко потянулась навстречу, будто цветок, ждущий бабочку. Каору казалось, все его существо уместилось здесь, в пространстве между щеками, которые словно силой вакуума, притягивались друг к другу. Каору пьянил сладкий аромат груди Фудзико, он ощущал жар вокруг глаз. Но в это мгновение служащий вокзала попросил пассажиров поезда, отправлявшегося в Бостон в семнадцать ноль восемь, занять свои места.
Объятия в забытьи были прерваны. Пришедшая в себя Фудзико подняла сумку и выдохнула накопившуюся в груди негу.
– Неужели тебе обязательно возвращаться? – Должно быть, в интонации Каору вопреки его желанию слышался мальчишеский каприз.
– Нет, Каору, не останавливай меня. Мне расхочется возвращаться.
– Ну хотя бы еще три часа!
Будь у него три часа, можно было бы продолжить объятия в гостинице «Челси», в которой он провел свою первую ночь в Нью-Йорке… Фудзико пошла к двери, но Каору удержал ее за руку, желая продлить объятия. Фудзико уткнулась лицом к себе в плечо, как спящая уточка, и ответила со смущенной улыбкой, уже без неги и страсти:
– На сегодня хватит.
Услышав эти слова, сказанные тоном школьной учительницы, Каору отступил. Если у нее и была какая-то причина принять объятия Каору и сразу же освободиться от них, ему об этом знать не полагалось.
Каору сказал Фудзико, севшей в поезд:
– Я полюбил этот вокзал, но ненавижу этот поезд.
– Полюби и его. Он возит тебя в Бостон, а меня – в Нью-Йорк.
Поезд умчался, увозя Фудзико, и Каору окружили звуки вокзала, которые до поры тихо прятались за их спинами. Толпы людей, отправляющихся в свои загородные дома, теперь вышли на первый план, превратив Каору в свой фон. Он потрогал щеку, еще хранившую ощущение мягкой щеки Фудзико. Мочки ушей горели. Только в них оставалось лето.
Он уже собирался уйти с платформы, волоча за собой чувство слабости и сожаления, когда встретился глазами со служащим вокзала. Тот молча показал пальцем на его щеку. Дома Каору посмотрелся в зеркало и увидел: на щеке раной алела помада Фудзико.
1.7
– Ты не ошибся в выборе любимого человека? Уверен, что она тебе подходит?
Только господин Маккарам мог задавать такие вопросы Каору, в то время как тот, мысленно возвращаясь снова и снова в объятия Фудзико, собирался начать новую жизнь. Каору даже удавалось возражать: если кто и ошибается, так это господин Маккарам. Но его собеседник слишком ловко манипулировал псевдологическими утверждениями, и Каору начинали мучить сомнения. Все, что Каору принимал от господина Маккарама: и комната в его квартире, и лекции в университете, и театральная сцена – было ловушкой, цель которой одна – заставить Каору принять его любовь.
– Почему вы так думаете? Разве вы знаете Фудзико?
– Она обыкновенная девочка из приличной семьи, которая учится в престижном университете. Вряд ли она когда-нибудь станет официанткой или танцовщицей топлесс. Что у нее в будущем? Административная рутина, скучная научная работа или безрадостный брак.
– Что вы хотите сказать?
– Она всегда будет стоять на стороне империи. А ты сейчас общаешься с теми, кого можно назвать бунтарями. Они проводят жизнь в суровой борьбе за существование без всяких гарантий на будущее. Гневные бедняки, жертвы свободы и равенства. Защитники империи используют слабаков в качестве трамплина, а сами стремятся подняться до уровня имперских правителей. Империя дремлет, краем глаза наблюдая за недовольными, которые не могут вырваться из порочного круга бедности и насилия. Империей управляют люди, выигравшие в условиях конкуренции. Они стравливают бунтарей друг с другом, манипулируют политикой и рынком. Такова игра. Рано или поздно бунтари сложат оружие и станут пешками в этой игре. Ты японец, и твоя империя не похожа на нашу. Конечно, благодаря императору все японцы находятся в равных условиях, но сможешь ли ты это принять? По-моему, ты обижен на Японию, скрывающую, что за идеей равенства стоит дискриминация. История – странная вещь. Среди твоих предков – мадам Баттерфляй, женщина, которую презирал и предал американец. Но отец мадам Баттерфляй получил меч от императора Мэйдзи, и его вынудили покончить с собой. А твой дед? Ни Америка, ни Япония не считали его своим, он был отверженным и там и тут. Да и твой отец, живя в Японии, оставался изгоем, к нему относились предвзято, а музыкальные круги и вовсе игнорировали его. Все твои предки были бунтарями, разве не так? А что можно сказать о тебе? Ты пытаешься поверить лжи под названием «равенство», как будто опыт предков ничему тебя не научил. Ты, наверное, хочешь сказать, в любви двое равны, но сам ты – игрушка в ее руках. Неужели ты этого не видишь?
Господин Маккарам громоздил одну ложь на другую, стараясь возбудить в Каору тревогу, посеять в нем ростки недоверия к Фудзико. А Каору не располагал ни доводами, ни логикой, позволяющими опровергнуть речи господина Маккарама. Ему оставалось только самозабвенно верить Фудзико. Потому что он не только любил, но и верил.
На все провокации Маккарама Каору тихо отвечал:
– Возможно, я не прав, но я верю ей. Мы пообещали никогда не предавать друг друга.
– Вот как? Что за наивность!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93