ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Герцен, встретившийся с ним, вынес строгое суждение: «…Внешняя натура, желание выказываться и fautuite sans bomes[8]».
Два идейных течения разделяли в это время литературный мир империи: славянофилы, которые видели спасение искусства, философии и даже политики во всем русском, традиционном, православном, близости к земле; и западники, которые проповедовали исключительно пользу следования европейскому опыту. Первые ценили прошлое родины, ее самобытность, опасались влияния новых идей и считали, что Россия должна служить духовным светочем для человечества; вторые – были открыты миру, открыты прогрессу и мечтали о том, чтобы Россия соединилась с Европой.
Бывший студент берлинского университета, страстно любивший Шиллера, Гете, Жорж Санд, Гегеля, Фихте, Тургенев тяготел скорее к клану западников. Однако он так любил русскую землю, русский народ, что понимал и привязанность некоторых соотечественников ко всему, что составляло прадедовскую самобытность нации. Как бы ни была хороша наука, приобретенная по ту сторону границы, он был убежден в том, что душой и телом принадлежал своей огромной стране, каждая травинка которой была родной. Разве нельзя любить Запад, ценить его писателей, художников, музыкантов, философов, оставаясь при этом братом своих неграмотных крестьян, которые каждое воскресенье отправляются на службу в церковь? Что касается его, то он испытывал странную раздвоенную привязанность и к России, и к Европе. Кроме того, он не желал выбирать между славянофилами и западниками. В искусстве, как в политике, он не принимал резких мнений, категоричных суждений, интеллектуального фанатизма. В каждом предложении видел «за» и «против». Тем не менее он с удовольствием посещал кружки прогрессивно настроенной молодежи. Сын своего времени, он разделял их либеральные взгляды, но стремлений борца в себе не чувствовал. Только на встречах, которые проходили у Белинского, он испытывал чувство полной свободы. Когда же тот устроился летом на даче в окрестностях Санкт-Петербурга, он каждое утро приходил к нему. Белинский, который уже был тяжело болен туберкулезом, радовался этим встречам, пускался в горячие споры о Боге, о будущем человечества, о социальной несправедливости и новых течениях в литературе. Жена Белинского тщетно умоляла его не горячиться. Приближалось время обеда – он забывал о нем. А так как проголодавшийся Тургенев торопился сесть за стол, Белинский восклицал: «Мы не решили еще вопроса о существовании Бога, а вы хотите есть!» Оба они переживали отставание России от цивилизованных государств. «Тяжелые тогда стояли времена! – напишет Тургенев. – Бросишь вокруг себя мысленный взор: взяточничество процветает, крепостное право стоит, как скала, казарма на первом плане, суда нет, носятся слухи о закрытии университетов, поездки за границу становятся невозможны, путной книги выписать нельзя, какая-то темная туча постоянно висит над всем так называемым ученым, литературным ведомством». (И.С. Тургенев. «Литературные и житейские воспоминания».)
И действительно, под жесткой властью Николая I страна, подавленная террором, замерла. Казалось, время остановилось. Роптали, но терпели. Белинский учил своих юных друзей видеть жестокость автократии в политике. «Если бы нас спросили, – писал он, – в чем состоит существенная заслуга новой литературной школы, – мы отвечали бы: в том <<…>> что от высших идеалов человеческой природы и жизни она обратилась к так называемой „толпе“, исключительно избрала ее своим героем, изучает ее с глубоким вниманием и знакомит ее с нею же самою». (В.Г. Белинский. «Русская литература в 1845 году».) Следовательно, чем больше исключительных героев, тем больше обычных людей; чем больше грандиозных декораций, тем больше деталей обыденной жизни; чем более радужны мечты, тем более жестока действительность. В повести «Андрей Колосов» Тургенев порвал с романтическим идеализмом, с которого началось его творчество, чтобы описать хорошо знакомую студенческую среду. Таким образом, от элегических сюжетов он перешел к изучению нравов, и Белинский был признателен ему за обращение к его теории. «Я несколько сблизился с Тургеневым, – писал он Боткину. – Это человек необыкновенно умный, да и вообще хороший человек. Беседы и споры с ним отводили мне душу. <<…>> Вообще Русь он понимает. Во всех его суждениях виден характер и действительность». (Письмо от 31 марта 1843 года.)
Вне всякого сомнения, под влиянием Белинского Тургенев решил неожиданно подать в отставку в Министерстве внутренних дел. Он не хотел больше заниматься папками и расписаниями. Только полная свобода действительно может, думал он, позволить ему стать настоящим писателем. Мать была в отчаянии. Порадовавшись первым успехам сына, она стала бояться, как бы он не увлекся излишне жизнью богемы. «Какая тебе охота быть писателем? – спрашивала она его. – Дворянское ли это дело? По-моему, ecrivain ou gratte-papier с est tout un[9], тот и другой за деньги бумагу марают. Дворянин должен служить и составить себе карьеру и имя службой, а не бумагомаранием». (В.Н. Житова. «Воспоминания».) Так как он не желал быть чиновником, она уменьшала содержание, которое отправляла ему ежемесячно. Временами, по словам Анненкова, у него едва хватало денег, чтобы оплатить обед. Тем не менее он продолжал посещать театр, но покупал теперь билеты на галерку. Когда певица и ее супруг уехали из Петербурга, он решил следовать за ними в Париж. 30 апреля 1845 года возмущенная Варвара Петровна писала своей подруге: «Пять дней тому назад Иван уехал отсюда с итальянцами. Он собирается отправиться за границу с ними и из-за них».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Два идейных течения разделяли в это время литературный мир империи: славянофилы, которые видели спасение искусства, философии и даже политики во всем русском, традиционном, православном, близости к земле; и западники, которые проповедовали исключительно пользу следования европейскому опыту. Первые ценили прошлое родины, ее самобытность, опасались влияния новых идей и считали, что Россия должна служить духовным светочем для человечества; вторые – были открыты миру, открыты прогрессу и мечтали о том, чтобы Россия соединилась с Европой.
Бывший студент берлинского университета, страстно любивший Шиллера, Гете, Жорж Санд, Гегеля, Фихте, Тургенев тяготел скорее к клану западников. Однако он так любил русскую землю, русский народ, что понимал и привязанность некоторых соотечественников ко всему, что составляло прадедовскую самобытность нации. Как бы ни была хороша наука, приобретенная по ту сторону границы, он был убежден в том, что душой и телом принадлежал своей огромной стране, каждая травинка которой была родной. Разве нельзя любить Запад, ценить его писателей, художников, музыкантов, философов, оставаясь при этом братом своих неграмотных крестьян, которые каждое воскресенье отправляются на службу в церковь? Что касается его, то он испытывал странную раздвоенную привязанность и к России, и к Европе. Кроме того, он не желал выбирать между славянофилами и западниками. В искусстве, как в политике, он не принимал резких мнений, категоричных суждений, интеллектуального фанатизма. В каждом предложении видел «за» и «против». Тем не менее он с удовольствием посещал кружки прогрессивно настроенной молодежи. Сын своего времени, он разделял их либеральные взгляды, но стремлений борца в себе не чувствовал. Только на встречах, которые проходили у Белинского, он испытывал чувство полной свободы. Когда же тот устроился летом на даче в окрестностях Санкт-Петербурга, он каждое утро приходил к нему. Белинский, который уже был тяжело болен туберкулезом, радовался этим встречам, пускался в горячие споры о Боге, о будущем человечества, о социальной несправедливости и новых течениях в литературе. Жена Белинского тщетно умоляла его не горячиться. Приближалось время обеда – он забывал о нем. А так как проголодавшийся Тургенев торопился сесть за стол, Белинский восклицал: «Мы не решили еще вопроса о существовании Бога, а вы хотите есть!» Оба они переживали отставание России от цивилизованных государств. «Тяжелые тогда стояли времена! – напишет Тургенев. – Бросишь вокруг себя мысленный взор: взяточничество процветает, крепостное право стоит, как скала, казарма на первом плане, суда нет, носятся слухи о закрытии университетов, поездки за границу становятся невозможны, путной книги выписать нельзя, какая-то темная туча постоянно висит над всем так называемым ученым, литературным ведомством». (И.С. Тургенев. «Литературные и житейские воспоминания».)
И действительно, под жесткой властью Николая I страна, подавленная террором, замерла. Казалось, время остановилось. Роптали, но терпели. Белинский учил своих юных друзей видеть жестокость автократии в политике. «Если бы нас спросили, – писал он, – в чем состоит существенная заслуга новой литературной школы, – мы отвечали бы: в том <<…>> что от высших идеалов человеческой природы и жизни она обратилась к так называемой „толпе“, исключительно избрала ее своим героем, изучает ее с глубоким вниманием и знакомит ее с нею же самою». (В.Г. Белинский. «Русская литература в 1845 году».) Следовательно, чем больше исключительных героев, тем больше обычных людей; чем больше грандиозных декораций, тем больше деталей обыденной жизни; чем более радужны мечты, тем более жестока действительность. В повести «Андрей Колосов» Тургенев порвал с романтическим идеализмом, с которого началось его творчество, чтобы описать хорошо знакомую студенческую среду. Таким образом, от элегических сюжетов он перешел к изучению нравов, и Белинский был признателен ему за обращение к его теории. «Я несколько сблизился с Тургеневым, – писал он Боткину. – Это человек необыкновенно умный, да и вообще хороший человек. Беседы и споры с ним отводили мне душу. <<…>> Вообще Русь он понимает. Во всех его суждениях виден характер и действительность». (Письмо от 31 марта 1843 года.)
Вне всякого сомнения, под влиянием Белинского Тургенев решил неожиданно подать в отставку в Министерстве внутренних дел. Он не хотел больше заниматься папками и расписаниями. Только полная свобода действительно может, думал он, позволить ему стать настоящим писателем. Мать была в отчаянии. Порадовавшись первым успехам сына, она стала бояться, как бы он не увлекся излишне жизнью богемы. «Какая тебе охота быть писателем? – спрашивала она его. – Дворянское ли это дело? По-моему, ecrivain ou gratte-papier с est tout un[9], тот и другой за деньги бумагу марают. Дворянин должен служить и составить себе карьеру и имя службой, а не бумагомаранием». (В.Н. Житова. «Воспоминания».) Так как он не желал быть чиновником, она уменьшала содержание, которое отправляла ему ежемесячно. Временами, по словам Анненкова, у него едва хватало денег, чтобы оплатить обед. Тем не менее он продолжал посещать театр, но покупал теперь билеты на галерку. Когда певица и ее супруг уехали из Петербурга, он решил следовать за ними в Париж. 30 апреля 1845 года возмущенная Варвара Петровна писала своей подруге: «Пять дней тому назад Иван уехал отсюда с итальянцами. Он собирается отправиться за границу с ними и из-за них».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11