Стоит ей пересечь границу опушки, как наступает тишина. Крики танцующих замирают где-то позади. Ни жужжания москитов, ни кваканья лягушек, даже ветер перестает шевелить листья.
Мари заходит глубже в лес и слышит:
– Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп.
Она резко разворачивается и идет на звук.
– Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп.
Мари идет долго, и факел почти догорает. Наконец видит в траве умирающую сову, беспомощно взмахивающую крыльями.
Сзади трещат ветки. Мари оборачивается. С дерева с мягким стуком падает еще одна сова, пораженная какой-то напастью.
Мари кладет птиц рядом и опускается на колени. Совы едва дышат. Она гладит их сломанные шеи. Птицы затихают. Мари закрывает лицо руками и плачет. Она поднимает птиц и прижимает к груди.
– Константин, – всхлипывает Мари. – Что с тобой случилось, мой Константин?

Мари проходит мимо костра. Тяжело дыша, танцующие застывают на месте. Наблюдают за жрицей, как она поднимается по ступенькам на веранду с мертвыми совами.
Прижимая их к груди, Мари входит в дом. Младший брат видит на ее щеках следы слез, но знает, что ничего спрашивать нельзя. Она идет на кухню, берет разделочную доску, ставит на нее миску. Острым ножом потрошит сов. Внутренности шлепаются в миску.
– Скажи мне, любовь моя, – бормочет Мари, растирая внутренности окровавленными руками. – Скажи мне, кто это сделал.
Она внимательно изучает содержимое миски. Через несколько минут вскрикивает:
– О Боже… Боже! – и покидает свое тело.
Мари открывает глаза уже в Англии. Парит над Британским музеем. Слышит гортанные звуки. Она видит автомобиль, который выехал на лужайку у забора музея. Из него выскакивают двое молодых людей, бегут к лежащему на мостовой.
Мари резко снижается и слышит последние слова Константина Дюваля:
– Он проник ко мне в сознание.
Молодые люди опускаются рядом с ним на колени. Взгляд Дюваля прикован к бестелесной Мари.
– Предупреди… – шепчет он, – предупреди Арканум.
Она всхлипывает и невидимыми руками гладит его косматую голову. Жизнь медленно покидает тело Дюваля. Подобно газу, она поднимается вверх и рассасывается в холодной лондонской ночи.
Мари слышит негромкий гул, который уши обычных людей уловить не способны, и видит, как между деревьями музейного парка пульсирует какая-то энергия. Там, в тени, притаился некто в цилиндре. Он переминается с ноги на ногу, и лунный свет падает на голубой монокль. У него в руках книга. Но лица она разглядеть не может.
Он каким-то образом ощущает ее присутствие, поворачивается и, по-прежнему скрывая лицо, с усмешкой бормочет:
– Яли-аш-шутата.
Мари несется прочь от поверженного тела Дюваля. Парит, наблюдая, как Земля поворачивается у нее перед глазами. Вдруг она врезается в облака, в которых сконденсирована не вода, а человеческая кровь. Облака вспыхивают огнем, образуя коридор. Мари плывет по этому коридору. В пламени покачиваются удлиненные фигуры, поблескивая рубиновыми глазами.
Заметив Мари, они издают пронзительные визги.

Слушая ее, Дойл не переставал гладить усы.
– Совы были частицами души Константина, – закончила Мари. – Он послал их, чтобы предупредить.
– О чем?
– О человеке с голубым моноклем. Я видела Нью-Йорк, видела кровь. И книгу…
Дойл кивнул:
– «Книгу Еноха». Что тебе известно об убийце?
– Он полагает себя всесильным, но ошибается, поскольку тоже уязвим. Поэтому Константин и решил снова собрать нас вместе.
Наступило молчание.
– Ты все еще сердишься? – наконец спросила Мари.
Дойл напрягся.
– C'est fou Это глупо (фр.)

. Неужели я тебя так обидела, Артур?
– Ничего подобного.
– Тогда в чем же дело?
– Ни в чем. Тридцать лет Дюваль был моим другом и… – Дойл оборвал себя, встретившись с ней взглядом.
– И какой у меня был выбор? Ехать с тобой в Англию?
– Нет.
– А как ты собирался поступить со своей женой?
– Перестань. – Дойл покраснел. – Ты за этим притащила меня сюда? Чтобы бередить старые раны? Хватит, моя дорогая. Никто из нас ни в чем не виноват. И меньше всего ты. Давай оставим это. Я потерял близкого друга, ты возлюбленного, поэтому лучше всего положить конец всем этим разговорам.
– Тем более что я не была достойна ни его, ни тебя, – произнесла она еле слышно.
– Говард в тюрьме, – сообщил Дойл.
– Oui. Я знаю.
– Он в ужасном состоянии. Теряет рассудок. Им кто-то манипулирует.
– Говард слишком долго играл с огнем.
– Нам… не удалось как следует поговорить. – Дойл заметил улыбку на губах Мари. – Говард очень странный, но он нам нужен, чтобы вернуть «Книгу Еноха».
– И как ты собираешься вызволять его из тюрьмы?
Дойл пожал плечами.
– Ты ходил на киностудию? – спросила Мари.
– У меня не было выбора.
– Encore, c'est fou Очередная глупость (фр.).

! Зачем? Ты же знал, что он скажет.
– Надеялся, что этот человек изменился.
– Да скорее небо обрушится на землю. Нет, обойдемся без этого мага.
– Не представляю как.
Мари расправила плечи. В глубоком вырезе платья рельефно обозначилась грудь.
– Попробуем что-нибудь придумать. Я ведь тоже кое-что могу.
Дойл откашлялся.
– Давай попробуем.

ГЛАВА 17

Вспыхнула магниевая пудра фотографа, на мгновение осветив переулок. Детектив Маллин отвернулся.
– Закурить есть? – спросила Замарашка, худая, как щепка, проститутка с лошадиным лицом. От холода ее спасала лишь драная шаль.
Пока Маллин давал ей сигарету, взорвалась еще одна вспышка. На тротуаре толклись полицейские, выдыхая в холодный влажный воздух клубы пара.
– Так на чем мы остановились? – Маллин посмотрел на Замарашку.
– Ну вот я и говорю, Джимми, он у меня постоянный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80