Потом мы опять разговаривали. Стефан говорит, что у них во дворе у троих есть санки. Один санки такие большие, что можно вдвоем кататься.
Стефан говорит Марыне:
- Приходи, покатаю.
И хороший каток у них есть. Все у них, да у них. Не люблю я, когда кто-нибудь слишком много болтает. Так и окончился мой бал, И эта дама, эта тетя, ушла и увела с собой Марыню. А мама говорит:
- Может, ты спать пойдешь?
Я совсем не упрямился, только спрашиваю:
- Куда?
А мама говорит:
- К Гурским. Родителям Кароля.
- Завтра ведь в школу.
Я вижу, что если попрошу, чтобы разрешили еще немножко, то мама мне позволит; но что мне тут делать? Спать хочется и скучно. Ирена тоже ушла сразу после ужина. А я спал с Каролем. Кароль спрашивает:
- Почему у них в Вильно так тя-я-я-нут?
- Не знаю.
- Я хотел спросить у этой, у Марыни, но, может, ей было бы обидно.
- Конечно.
- А волосы у нее, как у цыганки.
- И вовсе нет, у цыганок волосы жесткие, а у нее - мягкие.
- Откуда ты знаешь?
- Видно ведь.
- А дядя Петр говорил, что настоящие цыганские.
- Дядя Петр все лучше всех знает,- говорю я со злостью. Кароль зевнул и затих, а потом опять за свое:
- У нас ни одной такой нет. А я молчу.
- Мировая девчонка. А я все молчу.
- Хорошо поет.
Я жду, чтобы он повернулся на другой бок, потому что раз я гость, то мне неудобно показывать, что я не хочу с ним разговаривать. И я спрашиваю: Ты приготовил уроки на завтра?
- Да что там уроки... Он зевнул и наконец говорит:
- Ну, надо спать. А почему ты сразу согласился уйти? Может быть, там будет что-нибудь интересное?
- Чего там интересного... Перепьются, и всё... - А ты пил водку? Я две рюмки.
Завтра он в школе будет рассказывать, какой он герой: две рюмки выпил и голова не кружилась.
Он повернулся на другой бок, накрылся и спрашивает:
- Тебе не холодно? Я не слишком на себя одеяло перетянул?
- Нет, хорошо.
Когда человек сонный, его всякий пустяк раздражает. Вот я на Кароля сержусь, а он меня спрашивает, не холодно ли мне. И к чему я сказал, что они перепьются? Если бы не дядя Петр, я, может, Марыне ни одного слова бы не сказал. Как мы всегда из-за всего конфузимся... Всегда страшно, как бы не делать или не сказать какую-нибудь глупость. Постоянная неуверенность: хорошо ли так будет, не станут ли смеяться... Я уж и сам не знаю, что для нас хуже: когда смеются или когда ругаются. И дома и в школе - всюду одно и то же. Задашь какой-нибудь вопрос, ошибешься - сразу смех и издевательства. Эта боязнь стать посмешищем так стесняет и сковывает, что совершенно теряешь уверенность в себе, а потому то и дело попадаешь впросак.
Как на льду: кто больше боится, тот чаще падает.
"Ну, завтра надо сделать санки",- подумал я и заснул.
И не успел заснуть, как меня уже будят, говорят, надо вставать. На ком-то деле я проспал несколько часов, но так мне показалось.
За завтраком я тру глаза, есть мне не хочется, а отец говорит просто так, чтобы испытать меня:
- Может, тебе не ходить сегодня в школу?
Потом побоялся, как бы я не обрадовался, и говорит:
Развлечения развлечениями, а школа школой.
Я внимательно проверяю сумку, чтобы чего-нибудь не забыть, ручку и еще что. Потому что, когда человек сонный, он должен глядеть в оба.
Врет, все на месте. Я иду.
Иду. А про себя думаю, что еду в Вильно. Еду целую ночь. За окном
сыпются искры - огненные зигзаги.
И по дороге в школу, и на уроке я думал об этой поездке. А на втором Нее мне захотелось спать, и я совсем забыл, что я в классе, и начал тихонько напевать себе под нос.
А учительница спрашивает:
- Кто поет?
Ядаже и тут как следует не очнулся, оглядываюсь только: кто это поет, А Боровский говорит, что это я. Учительница спрашивает:
- Ты пел?
- Нет.
Потому что я и в самом деле этого не заметил. И снова совсем забылся и во второй раз начал петь, даже, кажется, еще громче. Учительница рассердилась.
А Боровский говорит:
- Может, и теперь скажешь, что не ты? Я отвечаю:
- Я.
Я теперь только понял, что ведь это действительно я вел, и тогда и теперь.
Учительница поглядела удивленно и говорит:
- Я не знала, что ты умеешь делать назло и лгать.
Разве учительница не видит, что у меня удивленное лицо и что я огорчён? Я ведь люблю учительницу, и она ко мне всегда была добра. Зачем же я стану делать ей назло? Я опустил голову, покраснел и молчу. Если начну оправдываться, все равно не поверит. Теперь я знаю, что можно вдруг закричать или засвистеть словно во сне. А они сразу:
"Назло", "экий необузданный мальчишка!"
Есть слова, которые в школе не следует произносить. Часто бывает, что невзлюбишь человека за какое-нибудь одно неприятное слово, которое он часто повторяет.
А учительница велела мне сначала идти в угол, а потом сразу к доске. Велела решать задачу, совсем легкую. Я ответ сразу узнал. Сосчитал в уме и говорю:
- Пятнадцать.
Учительница делает вид, что не слышит.
- Повтори задачу. Я говорю:
- Будет пятнадцать. Разве не верно? А учительница:
- Когда решишь, тогда узнаешь. Решай для всего класса! Я начнаю повторять. И напутал. Ребята засмеялись.
- Иди на место! Двойка. А Висьневский спрашивает:
- На какое место ему идти, за парту или в угол? Я иду, а Висьневский нарочно выставил локоть,- ну я ие удержался, да и толкнул его. А оя как заорет:
- Чего толкаешься?
Свинья. Боялся, что учительница не заметит. А учительница в нерешительности: со мной ли покончить или его наказывать. И весь класс взбудоражился. То тихо сидят, а как кто-нибудь одни начнет - сразу шутки, смешки, поддразнивание, разговоры. Тут уж трудно успокоить. А за все отвечает тот, кто начал первый.
"Пусть их делают что хотят".
Я положил голову на руки и притворяюсь, что плачу, Это самое лучшее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38