Учительница взяла мел я что-то говорит, объясняет. Я хуже глухого. Потому что я и не слышу и не вижу. И даже вида не делаю, что понимаю.
Учительница, наверное, сразу догадалась, что я не слушаю. Должно быть, добрая, другая назло бы вызвала. Теперь я понимаю, почему у детей, когда им что-нибудь одно не удастся, и другое не ладится. Сразу веру в себя теряешь. А должно бы быть так: один накричит, а другой похвалит, ободрит, утешит. Да и надо ли кричать? Сам не знаю... Может быть, надо, а может быть, и нет.
А я как делал, когда был учителем? Разное бывало. Ну хорошо, я налетел на директора, и он схватил меня за шиворот. А что еще он мог сделать? Разозлился, потом успокоился. Только вот простил ли?
Сказал: "Иди в класс".
И не знаю, приходить ли мне завтра с мамой или нет.
И вот я думаю:
Всего лишь несколько часов я ребенок, а как много уже пережил.
Два раза мне пришлось испытать страх: один раз, когда у меня Ковальский тетрадку взял, другой раз - с директором. А ведь с директором это еще не все, и я не знаю, как мне быть.
Ну и натерпелся же я стыда, когда меня, как вора, за шиворот держали. Взрослого ведь никто не хватает и не трясет, когда он нечаянно кого-нибудь толкнет. Правда, взрослые осторожнее ходят, но все-таки иногда это с ними случается.
Но ведь детям не запрещается бегать?
Странно, что мне никогда это не приходило в голову, когда я был большим.
Всего лишь несколько часов я ребенок, и уже первые слезы, Да и теперь, хоть глаза у меня сухие, на сердце обида.
И это еще не все. Ведь я и упасть успел. Спускаю чулок, смотрю: кожа на коленке содрана - не в кровь, но больно. Вернее, не больно, а саднит. Сперва я этого и не почувствовал, а теперь, когда сижу вот так, и на душе у меня горько...
Всего только два часа, как я ученик, а учительница уже сделала мне замечание, чтобы я не вертелся и сидел спокойно.
А что было бы, если бы она знала, что я дал списать примеры? Что было бы, если бы она сказала мне: "Повтори"?
Я не слушаю. Ничего не слушаю. А в классе надо не только спокойно сидеть, но и знать, что делается вокруг.
Значит, я и обманщик, и невнимательный, и бегаю точно угорелый, а все только потому, что я - снова ребенок. А если так, то, может быть, лучше было оставаться взрослым?
И мне стало жалко ту лошадь, которая не могла сдвинуть воз, потому что была плохо подкована, а воз тяжелый, и у нее копыта по льду скользили.
Я еще немного подумал о лошади, потом снова вернулся к своим мыс-лям.
А было ли мне лучше, когда я был большим? Может быть, директор еще и простит. По коридору я теперь буду осторожно ходить. Может быть, и в самом деле ночью выпадет снег? А я так тоскую па снегу, словно он мне брат родной.
Глянул я в окно - солнца не видно, такая метель. Не помню, побились ли они в конце концов об заклад насчет снега. И я подумал, что в Америке взрослые тоже любят по всякому случаю биться об заклад.
Может быть, дети и в самом деле не так уж сильно отличаются от взрослых?
А за окном туча еще больше стала, черная. И мне пришло в голову: "Ребенок словно весна. То солнце выглянет - и тогда ясно и очень весело и красиво. То вдруг гроза - блеснет молния и ударит гром. А взрослые словно всегда в тумане. Тоскливый туман их окружает. Ни больших радостей, ни больших печалей. Все как-то серо и серьезно. Ведь я помню. Наша радость и тоска налетают как ураган, а их - еле плетутся".
Это сравнение мне понравилось. Да, если бы даже я и мог снова измениться, я предпочел бы еще побыть ребенком.
И так мне стало хорошо и спокойно, как бывает, когда выйдешь вечером в поле, а ветерок ласково треплет тебя по лицу - словно кто рукой прикоснулся. А на небе звезды. И все спит. И запах поля и леса.
Быстро пролетел для меня этот час. Если я опять буду учителем, то никогда не стану вызывать ученика, с которым случилась беда. Пусть подумает, успокоится, отдохнет.
Я даже вздрогнул, когда раздался звонок.
И тут сразу начали приставать:
- Ты почему плакал? Что тебе директор сказал?
Взрослые не велят драться. Они думают, что мы деремся ради удо
вольствия. Конечно, есть и озорники - мальчишки посильнее, которые за-дирают слабых. Мы их избегаем, обходим. Но они от этого только еще больше наглеют. И когда чаша терпения переполнится, приходится, на-конец, дать им урок. К счастью, таких немного. Они - наше проклятье. И смешно, что из-за них взрослые обвиняют нас всех. Взрослые не знают, что такое задира, а ведь задира и самого тихого может привести в ярость.
Ну, случилась беда. Каждый сам может догадаться, что мне сказал директор, раз я его чуть не опрокинул. Зачем спрашивать: "Что? Как?"
И хоть бы один. А то от одного отвязался, другой подходит - и опять все сначала. Видит ведь, что не хочу говорить. Я и не знаком-то с ним,
почти не разговариваю,- и этот туда же:
- Это ты налетел на директора? Он, наверное, велел тебе с матерью прийти?
Нет, не дадут человеку побыть грустным. Будут лезть, пока из грустного не сделаешься злым.
Первому я отвечаю спокойно. Второму говорю:
- Отстань. Третьему:
- Отвяжись!
Четвертого я отталкиваю.
Теперь подходит Висьневский, Утром он говорил, что я сумасшедший, а теперь хочет, чтобы я ему все рассказал.
- Ну что? Почему ты ревел? Здорово он тебя отругал? Надо было сказать, что тебя толкнули.
- Сам ври, коли хочешь,- говорю я. И сразу же пожалел об этом.
- Подумаешь, какой правдивый! Глядите, ребята, какой святой нашелся!..
Я хочу уйти, а он не пускает.
- Погоди, куда спешишь?
Идет рядом и нет-нет, да кулаком в бок.
Я взял да оттолкнул его. А он еще пуще разошелся:
- Не толкайся, школа не твоя. Думает, раз его учительница похвалила, что одну ошибку сделал, так он уж и воображать может.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38