Спустилась за конвоиром на два этажа вниз, где безропотно сдала в зарешеченное окошко сумочку, деньги (в сумме пятисот двадцати трех рублей пятнадцати копеек), часы и сотовый. При виде телефона Алита встрепенулась и заявила:
– Я имею право сделать звонок.
Конвоир поморщился, но возражать не стал:
– Пять минут.
Алита схватила трубку, но тут ее поджидало разочарование – экранчик не светился, на нажатие кнопки телефон отреагировал переливчатой мелодией, коротким анимационным роликом и – мертвой темнотой экрана.
– Тьфу, – ругнулась Алита, – говорили мне «Нокию» брать. Дайте мне городской телефон! Это мое право!
– Я передам следователю, – безразлично отозвался конвоир, пододвигая бумаги. – Подписывайте.
Алита вздохнула, молча подписала список сданных вещей и положила ручку.
– Ничего. Посидишь, не порвешься, – с этими словами конвоир втолкнул Алиту в камеру, захлопнул решетчатую дверь и удалился. Первое, что почувствовала Алита, оглядев маленькое помещение, было облегчение: она была в камере одна. Теперь уже можно было признаться хотя бы самой себе: она боялась, боялась до дрожи в ногах тех, кто мог бы оказаться соседками по нарам. Алита никогда не покупала «блатных» книжек про тюремное житье-бытье, но попадавшееся ей случайно прочитывала от корки до корки с жадностью и внутренним замиранием. Она всегда считала себя если не смелой, то уж способной постоять за себя, но описания волчьего тюремного быта пугали ее до кошмаров, от которых она вскакивала посреди ночи с задушенным криком. И теперь, увидев отсутствие соседок, она почти физически ощутила, как расслабились до гитарного звона натянутые нервы. К ней даже вернулась способность мыслить логически. «Если даже ко мне сейчас и подсадят какую-нибудь… эээ, скажем так, нехорошего человека, то у меня будет преимущество: я первая, и это – моя территория, – подумала она. – Психология, туды ее в качель». И улыбнулась. О том, что это обстоятельство может заставить новоприбывшую действовать агрессивно, она старалась не думать. Пока ситуация была нормальной. Правда, ее бы больше устроило, если бы дверь была сплошная, металлическая; тем более что, насколько она успела заметить, напротив располагались мужские камеры. Но ничего, оскорбления словом она уж как-нибудь перенесет. Да и на количество степеней свободы собственного языка она никогда не жаловалась: еще посмотрим, кто кого больше оскорбит. И Алита смело взглянула на противоположную сторону коридора. В камерах, мимо которых ее провели, сидело по нескольку человек, но в противоположной узник был тоже один. Мужчина лет тридцати сидел напротив двери с выражением совершеннейшего отчаяния на лице. Заметив внимание Алиты, он встретился с ней взглядом и тут же отвел глаза, но она успела заметить мелькнувшее выражение презрения. Холодное бешенство тут же затопило ее целиком: Алита резко подошла к двери, вцепилась в решетку и, сама удивляясь своему голосу, отчетливо выговорила:
– Ты, сволочь, никакая я не проститутка, понял!
И с удовлетворением отметила растерянность, появившуюся на его лице. Мужчина хотел что-то ответить, но не успел: загремела входная дверь, что в конце коридора, и они оба (да и не только они, надо думать) с надеждой повернули головы в сторону шума. Но это был всего лишь новый узник в сопровождении конвоира, правда, весьма нетипичный: довольно опрятного вида подросток лет двенадцати-четырнадцати. Еще одну странность сразу же отметила Алита: руки его были скованы за спиной наручниками, ярко блестевшими в свете голых ламп холодным блеском нержавеющей стали. Конвойный отпер дверь напротив и резко, даже слишком резко, закинул внутрь своего пленника. Молча закрыл дверь и пошел обратно. Паренек встал из коленопреклоненного положения, в которое его поставил рывок конвоира, и повернулся к двери.
– Слышь, мент, – сказал он звонким, чуть хрипловатым подростковым голосом.
Шаги стихли, видимо, милиционер остановился.
– Чего тебе еще? – донесся недовольный голос.
И подросток тем же звонким красивым голосом произнес такую чудовищную гадость, что Алита, никогда не бывшая комнатным растением, почувствовала, как заливается краской до кончиков волос и у нее в буквальном смысле вянут уши. С хрустом.
Из коридора донеслось шумное дыхание, похоже, милиционер был на грани закипания. Голос его тоже не свидетельствовал о христианском смирении:
– Ты… да если бы… да я б тебе… – Звук плевка, торопливые шаги и нарочито громкий звук запираемой двери.
Подросток удовлетворенно улыбнулся и встретился взглядом с Алитой, все еще стоявшей напротив двери, вцепившись в решетку. Алита вздрогнула: она вдруг вспомнила, где видела точно такой же взгляд.

* * *
В Уфе не было зоопарка. Изредка приезжал бродячий, и Алиту наверняка в детстве туда водили, но этого она не помнила. Осталось единственное смутное воспоминание, как она пытается разглядеть в мутной зеленой воде крокодила, но без малейшего успеха. Позже, уже школьницей, она ходила пару раз в такой зоопарк, но не почувствовала ничего запоминающегося. Если не считать брезгливости, конечно.
Зато в Уфе было вольерное хозяйство. Зверье там было ничуть не экзотическое и малочисленное, но зато жили они в чистых и просторных вольерах. Ей было года четыре, когда мама первый раз ее туда повела. И вот это посещение оставило впечатления. Особенно трудно было оттащить ее от вольера с двумя медвежатами: медведица скрывалась от раздражающей толпы в своей бревенчатой берлоге, а два неотразимо неуклюжих звереныша резвились под щедрыми лучами весеннего солнца, не обращая ни малейшего внимания на зевак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109