А тут что не по мне, так шагом марш, генерал Даня, ступай себе к Гвоздю на постой.
Но обидное объяснение Тэйки сопроводила нежным поцелуем, и Даня смирился. Даня команду чувствовал хорошо, всех до дна видел. А уж девочку свою, любимую, и впрямь как самого себя ощущал. Тэйкемии иногда нужно было побыть без него. Порой на нее находил непреодолимый страх: вот стали они парой, и лишилась девочка Тэйки своей независимости, почти как в кабалу попала, – и тогда Тэйки принималась свою независимость отстаивать яростно и не всегда без потерь среди окружающих.
Следующим отделенцем оказалась Лизавета. У той были причины самые понятные и весьма прозаические. Двум хозяйкам, как говорится, на одной кухне не место: столкнувшись пару раз с Катей, Лиза собрала в охапку свою малышню, захватила Васю Громова по кличке Гром, бывшего своего дружинника, и отбыла из Гвоздева жилища на поиски жилища собственного.
Обстроилась самым наилучшим образом, в глубоком подвале, и Гвоздь помог, соорудил систему безопасности, можно сказать, за бесплатно. Мальцы Лизины приучены были сидеть тихо и не высовываться, жилище оказалось выбрано удачно, и никакие неприятные неожиданности с Лизиным семейством пока не случались. А Вася Гром пошел за компанию. Привык, мол, к своей княгине, лучше под боком буду, если ей с детьми помочь понадобится.
Мастер Гвоздь, и сам бывший индивидуалист, все шутил, мол, сплошные сепаратисты собрались. Федька от кликухи сепаратиста отказался наотрез, сказал – Мухой стал, Мухой и помру, но решил отделиться и он.
Сменив несколько мест, недостатки которых напрочь перевешивали достоинства, Федька наконец обосновался на верхнем этаже дома-муравейника. Дом заслужил свое погоняло за множество закутков, которые Гвоздь называл «квартирами».
В такой «квартираме» Федька и обосновался. Здесь хватало маленьких помещеньиц, которые Федьке были на фиг не нужны, а поселился он в неплохой комнатке шагов этак двадцать в длину – как раз, чтобы одному человеку пространства хватило. Больше всего привлекало Федьку в его нынешнем жилье то, что из окон просматривалась вся улица, да и часть соседней захватывалась. Тем более что высоких зданий здесь практически не осталось, разве что на углу возвышалась свечкой четырнадцатиэтажка, заросшая синей жирянкой – высоким жестковатым мхом – по самые антенны. Синяя эта жирянка – вещь неопасная и почти даже полезная, умеючи из нее даже суп можно сварить, но только когда ты о-очень проголодался. Варить нужно долго, почти сутки, и воду несколько раз менять, пока вся дрянь из нее не выйдет. Муторное дело, в общем. Если есть, чего жрать, заморачиваться не будешь, а если нечего, так и синюю жирянку сваришь.
А так на всей улице – здесь остов в два этажа, там огрызок в три этажа, целые всхолмья из шлакоблоков и прочего мусора. Да посреди улицы – озеро застекленевшего расплава. Бои здесь в свое время шли жестокие, все высотки поразметало мажьими ударами, а с севера долбила артиллерия, вот и раздолбали совместными усилиями все в пух и прах.
А тоже ведь жили тут когда-то люди, не боялись ничего, на работу каждый день ходили, деревянные и зелень «срубать»... В лес, что ли? Так не напасешься на всех вокруг Москвы лесов. Катя вон рассказывала, страх как много народу в Москве жило, полстраны – и все в одну Москву набились. Вот жили себе люди тихо-смирно, из леса зелень тащили, потом ее на еду меняли или там на одежду, на – как это в пословице сказано? – «детям мороженое, а бабе цветы»... Хотя зачем бабе цветы, Муха не понимал, а что такое «мороженое» – не знал. Сколько не перевидал Муха всякой цветущей растительной мелочи, всю ее считал бесполезной: жратву какую-нибудь особенную из нее не сварганишь, на что другое тоже не пустишь. Насекомых только притягивает, а так толку никакого. А вот те люди какой-то толк находили. Впрочем, у них много чего было, Мухе непонятного. А потом случилась с миром большая дрянь, и полный абзац пришел всей этой непонятной и наверняка замечательной жизни. И дома, где люди жили, все пораздолбало к чертовой матери.
Но с другой стороны, такой вид из окна Муху вполне устраивал. Даже более чем устраивал. Нравился даже, можно сказать.
Потому как уж что Федьке Мухе необходимо было в этой жизни, так это иметь хороший угол обстрела.
Ясен пень, вести обстрел из своего жилья Федьке не приходилось, да и было бы это дуростью изрядной.
Ведь дом – это что такое? Правильно – убежище, укрытое от врага. Да и от случайных друзей тоже можно тайну поберечь, небось, лишним не будет. Люди, они тоже всякие бывают, и дураки, и даже враги среди них вполне могут встретиться.
Слово «квартирами» Федьке тоже нравилось. Чем-то оно напоминало Тэйки, девчонку классную на редкость, но вот беда – втюренную в генерала Даню по уши. Муха по Тэйки вздыхал с того момента, как первый раз ее увидал, а все без толку: получить Тэйки, конечно, можно было, с генералом она ссорилась по десять раз на дню и в момент размолвки на все была готова, да только Федька этого не любил. Это могло быть здорово, но душу не грело. А хотелось, чтоб именно душу...
Чтобы попасть домой. Федька преодолевал сложную систему лестниц и каменистых осыпей, перепрыгивал через кучу мусора, набросанного с виду как попало, а на самом деле с очень сложным расчетом, и проползал под наклоненной балкой. Здесь Федьку ждала комната с двумя окнами, груда щебня, в которой скрывался тайник с оружием, тряпичная постель под шалашом из коробок (а вы как думали? – из окон-то дует) – в общем, не просто убежище случайное, а убежище обжитое, любовно устроенное. Муха был парень домовитый, что и говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101