— А этот… Кто он? Уж не Грейсон ли часом?
— Он самый. Надо бы подкараулить его как-нибудь вечерком да отделать хорошенько. Никто ничего не узнает.
— Вряд ли это поможет. — Гроган нахмурил брови и поднялся со стула.
— Думаешь, старику все известно?
— Откуда мне знать? Только заруби себе на носу… — Гроган так любил и уважал своего капитана, что сейчас был просто в бешенстве. — Если ты вякнешь кому-нибудь…, хоть слово…
— Да за кого ты меня принимаешь? Я, чтоб и тебе-то рассказать, и то два дня думал. Знаешь, я не доверяю сестре моей девчонки. Она не любит Грейсона и миссис Берроуз и целиком на стороне капитана. Так вот я подумал: а вдруг ей придет в голову как-то сообщить ему? Какое-нибудь анонимное письмо или что-нибудь вроде того. Я обещал размозжить башку им обеим, если они только… — Он глотнул вина и тяжело вздохнул. — Как думаешь, может, все-таки стоит проверить? Или не надо?
— Не знаю. Не хочу даже думать об этом.
— Тогда сядь, и давай еще выпьем. — Эндрюс торжественно поднял стакан. — За тех, кто в море!… А знаешь, здесь, оказывается, есть очень симпатичный бар. Прямо за церковью. Сегодня обнаружил. Я там познакомился с одним забавным малым. У него очень смешная правая рука. Знаешь, как интересно, она у него вывернута вправо, и он все время держит ее ладонью вверх, будто ждет, чтобы ему туда чего-нибудь положили. Это у него с рожденья. С точки зрения анатомии… — Он произнес это слово медленно, нараспев. — Очень интересный случай. — Он замолчал и некоторое время смотрел в потолок, потом вдруг сказал:
— Клянусь, я знаю, что бы сделал с этим ублюдком Грейсоном. Не могу смириться, чтобы у нашего старика…
— Заткнись! — с силой выдохнул Гроган.

***
Мэрион лежала в постели и не могла уснуть. За стеной время от времени слышались шаги часового, вышагивающего по каменным плитам галереи. Здесь, в крепости, ее окружают соотечественники, которых еще совсем недавно она училась воспринимать не иначе как врагов. Она делала это ради Хадида. А когда начинаешь думать о людях как о своих врагах, они теряют в твоих глазах отличительные признаки и становятся всего лишь символами. В течение многих лет она почти не имела контактов с англичанами и почти все это время находилась в обществе Хадида и Моци. Она хорошо усвоила образ мыслей арабов и турок и даже иногда ловила себя на мысли, что думает, как полагается уроженке Востока — столь же фанатично и жестоко, как родной народ Хадида. Но как получилось, что она стала такой? Конечно же из-за любви к Хадиду… И когда она любила его, это было нетрудно. Ведь, выходя за него замуж, она была всего лишь молоденькой, глупой продавщицей, и все, что умела тогда, это любить и быть преданной. С течением времени она не могла не подпасть под его влияние и очень изменилась. Первые несколько лет совсем не замечала в нем честолюбия и стремления посвятить себя высшему долгу. Они просто наслаждались жизнью, друг другом, и все это время она училась. Позже, когда он начал посвящать ее в свои дела и мысли, она открыла для себя другого Хадида, и любовь ее только усилилась. Она беспрекословно исполняла все его просьбы и была на седьмом небе от счастья, что имеет такого мужа…
Пошарив рукой в темноте, Мэрион нашла сигарету и закурила. Все эти годы ей ни разу даже в голову не приходило усомниться в правильности его слов и поступков. Теперь она понимала, что ее сила заключалась в любви к нему. Последние два года все изменилось, и эти изменения были неизбежны. Вот почему она так дерзко и открыто высказала им обоим все тогда на галерее. Она не может больше слышать даже слово «Кирения». Именно здесь она со всей отчетливостью осознала это и теперь сама удивлялась тому, что ее решение укрепилось благодаря общению с соотечественниками, окружавшими ее тут.
Простые, грубоватые лица солдат, повар, который, все время что-то напевая, поливает свою любимую лужайку… Ох уж эта чисто английская страсть к цветникам и паркам! Последние несколько дней она мысленно все чаще возвращалась в те далекие времена — в Свиндон и Лондон, — снова и снова видела отца, ковыряющего землю в своем садике, зажатом между высокими кирпичными стенами. Видела, как он достает из земли, из-под "корней своих любимых георгинов пустые половинки апельсинов, служивших ловушками для уховерток; или как он сидит за столом на кухне и читает «Пособие для садоводов-любителей»… Эти люди — ее соотечественники, и она отвернулась от них только потому, что любила Хадида, а он ее.
Особенно последние два года не прошли бесследно, они окончательно убили ее любовь. Она чувствовала это и рассудком и телом. Более того, годы эти в известной степени уничтожили и что-то в ней самой. Вернись она теперь в Кирению, все, что ей останется от прежней жажды свободы, это получить разрешение уехать куда-нибудь, исчезнув навсегда. Но куда она может поехать и что там будет делать? Да, у нее есть деньги, но к какой жизни она готова? Кем она станет? Одной из тех безликих дамочек, которые кочуют из отеля в отель или сидят взаперти за стенами роскошной виллы где-нибудь в Испании или Южной Америке? Медленно увядать, потихоньку спиваться или, напротив, упиваться жалким самообманом, убеждая себя, что время не тронуло ни твоего тела, ни твоей души? Или содержать любовников, а потом обнаруживать, что они бесследно исчезают?… Она решительно затушила сигарету, все в ней напряглось от одной только мысли о том, какими пустыми для нее были эти два последних года.
Как только огромная тень Хадида и Кирении, до сих пор нависавшая над нею, рассеялась, она вдруг отчетливо разглядела здесь, на Море, своих соотечественников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102