Инопланетянин снова выдвинулся вперед, бережно пронеся свою бронированную тушу посреди хрупких нетленок.
– Непередаваемый. Язык пользоваться для сообщения между индивидуальные личности нет форма для другое отношение. Йор Йор. – Правая конечность существа, клацающая зеленоватая клешня, выдвинулась вперед медленным и, видимо, учтивым жестом. – Тьюа'к Эннби Эннби.
Орр неловко пожал протянутую клешню. Существо застыло, как бы изучая собеседника, хотя никаких глаз у пришельца под щитком как бы заполненного туманом шлема не наблюдалось. «А есть ли вообще у него голова? Есть ли там под панцирем, под зелеными его доспехами вообще хоть что-либо, хоть какая-то оформленная субстанция?» – невольно подумалось Орру. Неизвестно. Однако непонятно отчего ему вдруг стало легко и просто с этим Тьюа'к Эннби Эннби.
– Я не очень-то на это рассчитываю, – произнес он под воздействием душевного порыва, – но не знали ли вы кого-нибудь по имени Лелаш?
– Лелаш. Жалеть но нет. Ты искать Лелаш?
– Я потерять Лелаш.
– Разминуться в туман.
– Нечто вроде, – печально кивнул Орр. Затем извлек из груды на столе крохотный бюстик Франца Шуберта – два дюйма, типичный учительский приз для старательных учеников музшкол. На обороте шатким детским почерком накарябано: «А мне по барабану». Отрешенно-сосредоточенным лицом композитор напоминал Будду, для чего-то нацепившего пенсне. – Сколько это стоит?
– Пять в новые центы, – отозвался хозяин.
Орр выудил из кармана федплановский никель.
– Существует ли способ контролировать йах'хлу , заставить идти по пути… по должному пути?
Пришелец, приняв монетку, величественным жестом отправил ее в кассу – аппарат столь древний, что ранее Орр принял его за одно из выставленных на продажу свидетельств давно минувшей эпохи. Звякнув его рукояткой, хозяин застыл снова.
– Одна ласточка еще не делать весна, – проронил он наконец. – Взяться дружно, не быть грузно. – И снова смолк, похоже, не вполне удовлетворенный своей попыткой перебросить мостик через пропасть непонимания. Постояв так с полминуты, хозяин шевельнулся, подошел к витрине и, выудив из стопки выставленных в ней пластинок одну-единственную, вручил Орру. Это оказался диск «Битлз» – «А друзья мне чуток пособят».
– Дарение, – сказал пришелец. – Есть приемлемо?
– Да, – ответил Орр, вертя в руках маленькую пластинку с крупным центровым отверстием. – Спасибо, огромное спасибо! Это весьма любезно с вашей стороны. Я крайне признателен.
– Приятно, – прошелестел коммуникатор хозяина. В безжизненном механическом голосе Орру и впрямь вдруг почудилась нотка удовлетворения, по крайней мере пришелец снова шевельнулся.
– Я смогу послушать пластинку на аппарате своего консьержа, у него как раз есть старый патефон в приличном состоянии, – добавил Орр. – Еще раз большое спасибо.
Они снова обменялись рукопожатием, и Орр откланялся.
«В конце концов, – рассуждал он по пути к своей Корбетт-авеню, – нет ничего удивительного в том, что пришельцы так ко мне добры. Они на моей стороне. Ведь по сути дела я их и придумал. Правда, непросто разобраться, в чем именно эта суть, каков скрытый смысл их появления. И все же пришельцев не было прежде вокруг, а может, и вообще нигде не было, – пока я не увидел тот сон и не позволил им быть . Следовательно, между нами существует связь, и всегда имелась, с самого начала.
Но ведь если дело обстоит именно так, – продолжал рассуждать Орр в такт неспешному своему шагу, – тогда весь мир, какой он сейчас, должен быть на моей стороне. Ведь и его я создал своими снами. Конечно же, он за меня. Именно так, а сам я малая его часть, неотъемлемый атом. Доля неделимая. Как я иду по земле, так и она по мне. Я дышу воздухом, и он уже другой. Я связан с миром нерасторжимо.
Только с Хабером у меня все иначе. И с каждым сном разница ощутимей, контраст все разительней. Он против меня, и наши с ним взаимоотношения добрыми не назовешь. Все те аспекты бытия, за которые ответствен именно он, на сотворение которых он вынудил меня под гипнозом, я и ощущаю как чуждые и вконец лишающие сил…
Но ведь Хабер все же не дьявол. Во многом он прав, человек должен помогать другим, должен сострадать. Только эта его аналогия со змеиной сывороткой насквозь лжива. Речь в ней идет о том, как некто встречает кого-либо попавшего в беду, а это ведь совсем, совсем иное. Возможно, то, что я сделал, что натворил в ту давнюю апрельскую ночь… Возможно ли, что оно было чем-то оправдано? – Как обычно, мысли Орра, избегая бередить живую рану, сами собой перескочили на другое. – Ты должен помогать людям. Но манипулировать массами, разыгрывая из себя Творца, непозволительно никому. Чтобы стать им, надо понимать, что творишь. А творить добро наобум, только веруя, что ты прав, раз действуешь из благих побуждений… Никуда не годится, этого явно недостаточно. Следует быть… в контакте, что ли. А Хабер как раз не в контакте. Для него не существует никого и ничего – мир он рассматривает лишь как приложение к себе, как довесок к собственным мыслям, к своим безумным затеям, как средство для достижения личной цели. И уже не важно, какова она, эта его цель, пусть даже всеобщее благо, ведь единственное, что есть у нас, – это всего лишь средства… Хабер же никак не может с этим смириться, не может позволить миру быть таким, каков он есть… Хабер безумец. И если научится видеть сны, как я, то может всех нас потянуть за собой, вырвать из контакта, из единения с миром… Что же делать мне, что делать?»
С извечным этим вопросом, как всегда безответным, Орр добрался наконец до своих обветшалых хором на Корбетт-авеню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74