И он, безутешный, поплелся в тень Четырех Вязов. Оказалось, что там уже сидит жена профессора, в которую он успел буквально влюбиться.
— Я стащила ваш стул, — дружелюбно сообщила она, — а вы садитесь прямо на травку. — Честно говоря, там было больше мусора, чем травы, но все здесь называли это «травкой», и он подчинился. — Мы с Розой обе совершенно без сил, — продолжала она, — даже думать о завтрашнем дне не хочется. Самое худшее — последний день перед отъездом: постельное белье, столовое серебро, все тарелки вверх дном, мышеловки повсюду… да еще вечно какая-нибудь кукла потеряется, а найдется только после того, как все будут несколько часов искать ее, переворачивая кучи белья… потом еще нужно повсюду подмести, все запереть… Ох, до чего же я ненавижу эти сборы! И ненавижу запирать этот дом! — Голос у нее звучал легко, чуть жалобно, словно крик птицы в роще; как и птице, ей было безразлично, слышит ли кто-нибудь ее жалобы и как звучит ее голос. — Надеюсь, вам здесь понравилось? — спросила она.
— Очень, баронесса!
— Вот и хорошо. Я понимаю, Северин совершенно замучил вас работой. И все мы такие неорганизованные — и мы сами, и наши дети, и наши гости. Кажется, здесь каждый существует сам по себе, а вместе мы собираемся только перед отъездом… Надеюсь, вас это не очень огорчало?
Действительно, все лето приливами и отливами дом заполняли волны бесконечных гостей: друзья детей, друзья баронессы, друзья, коллеги и соседи барона, просто охотники на уток, ночевавшие в пустующей конюшне, поскольку все свободные комнаты оказывались заняты польскими медиевистами и приятельницами баронессы с целыми выводками детей, и самый младший из них каждый раз умудрялся свалиться в пруд. Ничего удивительного, что сейчас здесь казалось так тихо, по-осеннему тихо: большая часть комнат пустовала, поверхность пруда была зеркально гладкой, холмы тихи, нигде не слышался смех.
— Мне было очень приятно познакомиться с вашими детьми, — сказал Иосиф.
— Особенно со Станисласом. — Тут он покраснел как свекла: именно Станислас то и не был ее сыном. Она улыбнулась и сказала чуть смущенно:
— Станислас очень милый. А в четырнадцать лет… Четырнадцать лет — такой опасный возраст! Вдруг сразу начинаешь понимать, на что способен ты сам и какова будет плата за это… Однако Станислас очень сдержанный и милый мальчик. Зато Поль и Зида в его возрасте пойдут напролом, с ними тяжело придется. Дело в том, что Станислас познал вкус утраты таким юным… А когда вы собираетесь сдавать экзамены в духовную семинарию? — спросила она, мгновенно меняя тему.
— Через месяц, — отвечал он, потупясь.
— И вы совершенно уверены, что предназначены именно для такой жизни? — снова спросила она.
Помолчав, по-прежнему не глядя ей в глаза и видя перед собой только сверкающую белизну ее платья и золотисто-зеленую листву, он промолвил:
— А почему вы спрашиваете об этом, баронесса?
— Потому что меня ужасает даже сама идея целибата! — воскликнула она, и ему захотелось вытянуться на земле, пестреющей листьями вяза, похожими на легкие овальные золотые монетки, и умереть.
— Бесплодие, — сказала она. — Видите ли, человеческое бесплодие — вот чего я боюсь смертельно и считаю своим врагом. Я знаю, у людей есть и другие враги, но бесплодие я ненавижу сильнее всего, ибо оно делает человеческую жизнь менее значимой, чем смерть. Да и союзники его поистине чудовищны: голод, болезни, уродства, извращения, чрезмерные амбиции, чрезмерно развитый инстинкт самосохранения… Господи, и что только делают там эти дети?
За обедом Поль попросил Станисласа еще разок сыграть в «гибель богов», Станислас согласился, и вот теперь «великанская зима» с ревом обрушивалась на стены крепости Асгард — берега глубокой дренажной канавы за прудом. Один швырял молнии со стен, а Тор…
— Станислас! — окликнула мальчика баронесса, приподнимаясь со своего стула, тонкая, вся в белом. Иосиф смотрел на нее во все глаза. — Не позволяй, пожалуйста, Зиде размахивать молотком!
— Я же Тор, я же Тор, я должна иметь молот! — затараторила Зида. Станислас быстро вмешался в игру и велел Зиде, опустившейся на четвереньки, приготовиться к очередному штурму крепости.
— Она теперь будет великим Волком Фенриром, — крикнул Станислас матери; в его звонком голосе, всколыхнувшем жаркую тишину послеобеденной поры, слышался чуть заметный смех. Мрачный и суровый Поль, прищурившись, сжал свой посох и лицом к лицу встретил атакующие армии Хеля, царства мертвых.
— Пойду-ка я приготовлю всем лимонад, — сказала баронесса и ушла, оставив Иосифа в одиночестве, и он наконец упал ничком на землю, наповал сраженный той невыносимой нежностью и тоской, которые эта женщина пробудила в нем и которые никак не хотели вновь засыпать. А тем временем у пруда Один бился с армией царства мертвых на залитых солнцем стенах небесного города Асгарда.
На следующий день все в доме было разрушено, нерушимо стояли лишь сами его стены. Внутри громоздились бесконечные ящики и коробки, куда-то спешили люди с вещами. От всеобщей суматохи удалось спастись только Томасу и Зиде — Томас соображал медленно и к тому же считался жителем Асгарда всего лишь около года, так что он убрался подметать двор от греха подальше, а Зида весь день проторчала в Маленькой Роще. В пять Поль пронзительно завопил, высунувшись из окна своей комнаты:
— Машина! Машина! Машина едет!
Огромное черное такси образца 1923 года со стонами въехало во двор, пробираясь точно ощупью — его слепые, выпуклые глаза-фары сверкали в закатных лучах солнца. Коробки, ящики, гигантский синий чемодан и два железных сундука были погружены в машину Томасом, Станисласом, Иосифом и водителем такси, жителем соседней деревни, под неусыпным наблюдением барона Северина Эгидескара, заведующего кафедрой медиевистики в университете Краснея.
1 2 3 4 5